Сломленное поколение

И без того угнетенное личико превратилось в абсолютно черную материю.
– Как…как насчет… поверить в случайность, Марвин?
Поверить в случайность? В то, что весь мир нацелился на одного человека, чтобы извлечь какую-то выгоду? Ты сама не до конца понимаешь, что происходит. Но теперь мне кое-что известно. Осталась лишь одна проблема: Эллисон Чейс.
– Она лишь отправила свои наблюдения в «Лэнгот».

Да, в тебе заговорила совесть. Но в следующий раз поступи так: чтобы не прикрывать людей, которых ты подставила, не подставляй их, сестра Джессика. Сейчас я встану и покину твой дом, если ты хотя бы одним своим членом дернешься по направлению ко мне, клянусь всеми сраными угодниками, я сломаю твой позвоночник, Рут. Хотя для тебя это приравнивается к спасению. Не так ли? Все эти ночные кошмары, ты вновь и вновь прокручиваешь в голове ситуации, в которых Джастин выживает. Знаешь, почему в твоем доме все так хаотично? Потому что это отвлекает.
От уныния, которым ты питаешься на завтрак, обед и ужин.
От одиночества, которому ты предпочла бы суицид, не будь ты трусливой сукой.
От безысходности, которой пропитана каждая «продуманная случайность».
Больше всего на свете тебе хотелось бы остановиться. Замереть в вакууме. Проснуться там, где нет воспоминаний. Постой, так у тебя есть такая возможность! Электросудорожная терапия, Рут! Вперед! Но нет. Ведь вдруг окажется так, что боль – это единственное, чем ты можешь гордиться. Подтверждение того, что ты жила и зависела от кого-то.
Но в таком случае, Рут, это всего лишь очередной круг ада. Бесконечный и невыносимый.
Спасибо, что вытащила из лечебницы, или чем она там является.
Надеюсь, мы больше не увидимся.
Я взял кухонный нож и положил его на стол рядом с Рут, после чего просто ушел.
Этот момент – лучшая возможность для сестры Джессики покончить с собой. Мгновенно появились мириады причин не жить дальше.
Упорство, с которым человек пытается жить как можно дольше, не оставляет шансов на спасение. Такое, каким я его вижу. Нет, спасение не в самоубийстве, и даже не в попытке найти выход из бессмысленного существования. Оно в осознании собственной ненужности, скоротечности. Понимание личного банкротства – шаг в сторону принятия верного решения.
А когда ты не представляешь никакой ценности, любое решение становится верным.

Тетради не горят.
Это просто целлюлоза превращается в углекислый газ и воду.
Пометьте на полях: пепел можно употребить при изжоге.
И даже отступающая боль не будет тем, чем является на самом деле, потому что щелочь всего- навсего реагирует с кислотой (см. также пепсин, лизолецитин) вбрасываемой в пищевод.
Моя жизнь – один большой протокол (см. также прокол). Записи записей, отцифровка наблюдений, копии пометок.
Восприятие иррационально.
Пометьте на полях: тебя оценивают по худшему поступку в жизни.
Я, умирающий три раза в день, вновь воскресаю на пути в кабинет Эллисон Чейс.

Глава двенадцатая
Любовь и молитва

В приемной даже не спросили, записан я или нет.
Зачем? Ментальные инвалиды сами знают, когда им нужно прийти за очередной порцией сострадательной демагогии. Никто из них никогда не опаздывает, потому что им больше не к кому обратиться. Примечательно: душевнобольные люди нуждаются в поддержке, но зачастую их отправляют в лечебницы. Им необходимы беседы, но даже самые близкие сторонятся их, потому как знают: безумие заразно.
Нет прививки от шизофрении или биполярного расстройства.
Зато есть платные психиатры.
Нет панацеи от сумасшествия.
Зато у нас есть хосписы и бескрайние кладбища. Миллиарды могил, тишайших ям, которыми живут те, кому еще предстоит отдых в ящике.
Любовь и молитва. Вот, что заставляет человека полагать, что погребальные урны – не последнее пристанище.
За дверью – прекрасная Эллисон Чейс, наедине со своим профессионализмом и чувственными губами. Ледяным взглядом и разделяющей твои скорби позой. Всё ее «Я» – это уверенность в том, что она не зря проводит жизнь. Выслушивая своих подруг-секретарш, она кивает в такт их слезам, говорит, что понимает их несчастье. Конечно. Но смотря очередное ток-шоу, поливая глотку дорогим вином, она думает, что все ее знакомые – жалкие неудачники, а у Эллисон Чейс есть целая вселенная пациентов, которых она спасает. И только поэтому ее существование можно считать настоящей жизнью.
Любовь и молитва. Абсолют безумия.
Водная мгла за окном. Стена бесконечных мокрых кирпичиков, осыпающих последних пешеходов привычными крупицами убийственной влаги.
Смотри, Эллисон, я помню дорогу. И твое имя.
– Марвин?

Нет. Игги Поп.
– Но…как….

Закрой пасть.
Лучше скажи, как получилось так, что наши с тобой беседы в один прекрасный момент перестали именоваться «врачебной тайной»?
Но она замолчала. Что может сказать доктор Чейс?
«Это досадная ошибка»?
«Прости меня»?
«Трахни меня, если хочешь»?
На ее месте я бы выбрал третий вариант. Он не пахнет жалким враньем.
Всё в этом мире не то, чем кажется, Эллисон. Ты знаешь, что последняя надежда – это разговор с господом. Но скажи мне: он хотя бы раз ответил тебе? Он хоть раз помог? Где был твой бог, когда все умирали, просили воды и молили о пощаде?
Возможно, он просто был. Да, был и просто наблюдал за тем, как ты, стоя на коленях, нашептывала «отче наш». Когда помощь является из ниоткуда – он есть. Но ничто не помогло – он не услышал. На то его