— Тащь майор, заманалась я эту дуру таскать. Вот и подумала — война спишет, скажу — «почудилось», авось сильно не. ут.
Майор шагнула вперед, прижимая пискнувшую от смущения лейтенанта к немалой груди, так что ребра затрещали.
— Товарищ лейтенант, объявляю вам благодарность — за успешные и своевременные действия. — Слегка отстранившись, Фокус развернула разгильдяйку к себе спиной и влепив леща пониже края бронежилета, придала ускорение.
— Тащ. Майор, разрешите просьбу! — тут же продемонстрировала, мигом утратившая все признаки смущения вместе с совестью Машенька, правильность поговорки, что «куда подчиненного не целуй, везде оппа».
— Разрешаю. — В глазах командира отчетливо прыгали веселые чертики.
— Можно взять гитару?
Начальство недоуменно уставилось друг на друга, не зная, что сказать. С трофеями дело было довольно строго. С одной стороны, разрешалось брать только необходимое во время ведения боевых действий, то есть по сути только еду и боеприпасы. Оружие тоже можно, но потом его положено было сдавать. Одежду и обувь — только в случае острой необходимости. Все остальное подлежало либо уничтожению (как «лишнее» оружие) либо просто оставлялось.
Понятно, что помимо гласных законов были еще и вещи на которые все смотрели сквозь пальцы. Например деньги, как известно, не пахнут, но уже с прочими ценностями можно было влипнуть по полной.
На кой понадобилась эта гитара, теперь лежащая прямо поверх горы «на уничтожение» обе женщины придумать не могли и с интересом посмотрели на Машеньку в ожидании цирка, когда та будет подводить «законную базу» под свою просьбу.
— Для повышения боевого духа личного состава во время отдыха! — заявила нахалка.
Брови майора полезли на лоб от такой мотивации, она даже слегка растеряно взглянула на своего заместителя — получалось, что у разведки, выходит, боевой дух низок и нуждается в повышении. Взгляд Сойки был серьезен, он прямо говорил: «Пусть берет, раньше мы со своими не воевали, так что лишний повод расслабиться, совсем не лишний».
— Разрешаю. Но если честно — зачем?
— Так ведь чудо же. Посмотрите, что вокруг творится, — развела руками Машенька, — а она без единой царапины. Как тут бросить?
И ускакала, оставив разом прозревшую Сойку бороться с собственным желудком, посреди выжженного термобарическим зарядом круга в котором земля, камни и осколки металла были перемешены с обгоревшей человеческой плотью.
______________
— Заметили? — поинтересовалась у «наблюдающей за арьергардом» Машеньки отставшая перешнуровать ботинок командир.
— Еще пятнадцать минут назад. Держится в отдалении, но цепко. След не теряет.
— Почему не доложила?
— Так ребенок ведь, Марь Иванна…
Глаза начальства грозно сверкнули, но никто этого не увидел, со стороны женщина казалось, была полностью увлечена нехитрым делом. Зато Машенька гнев почувствовала и зябко передернула плечиками — она то знала, что если наказание не было объявлено сразу, значит провинность требует более тщательного разбора.
— Как ты думаешь, что он будет делать, когда нагонит? — голос звучал ровно и заинтересованно, отчего сердце Машеньки преисполнилось дурных предчувствий, а плечи невольно поникли.
— Разрешите…
— Не разрешаю. Никаких активных действий до привала, просто увеличить внимание. Выполняйте. — И подхватив оружие командир, перепрыгивая с камня на камень, поскакала догонять ушедшее вперед «ядро» отряда.
Зачем Федор плелся вдогонку непонятному отряду он и сам с уверенностью не сказал бы. Наверное просто потому, что во всем окружающем мире непонятная группа была единственной движущейся деталью пейзажа. Он видимо просто был не в силах расстаться с эти единственным проявлением жизни среди пустоты — даже звери, повинуясь инстинкту, предпочли остаться с пустым желудком, но не покидать логовищ, рискуя столкнуться с неведомыми опасностями изменившегося мира. И только поднимающиеся вокруг все выше горы равнодушно взирали своими вершинами на крохотные и одинокие фигурки. Они-то за свое время чего только не насмотрелись и оттого научились презирать всяческую суету и мельтешение.
Видимо, именно на одиночество, точнее — на нежелание остаться полностью одному перед этой равнодушной вечностью, и следовало списать столь неосмотрительное, если не самоубийственное поведение. Ведь давно уже следовало принять влево или вправо вдоль предгорий, чтобы выйти к человеческому жилью, а не углубляться в и вовсебезлюдные места, где и охотники с бортниками бывали лишь изредка.
Впрочем, еще неизвестно, что он встретил бы там, у соседей, если даже на отдаленный хутор смерть заглянуть не поленилась.
Совсем недавно десятилетнему пацану об одиночестве можно было только мечтать. Пусть их хутор и был расположен далеко от соседей, чтобы преодолеть не один десяток километров, надо было потратить почти полдня на поездку и сборы, зато всяких родственников вокруг наблюдался явный переизбыток. И ладно бы просто наблюдался — каждый из окружающих так и норовил нагрузить тощую шею приличным довеском из домашних дел, да еще и повоспитывать. Хорошо если подзатыльником, а то ведь от бесконечных нотаций хотелось бежать куда-нибудь на необитаемый остров. Туда, где нет ни старшей сеструхи, что вдруг перестала принимать участие в их проказах, вместо этого приобретя привычку напыщенно рассуждать о том «как должно» себя вести, ни младшего брата, вечно нудно требующего участия в его «предприятиях», за которые традиционно больше перепадало Федьке (как старшему).
Вот только когда впивался ногтями в ладони и бросал сквозь сжатые зубы: «Все дураки!», — мечтая или самому куда-нибудь провалится, или чтобы провалился весь окружающий мир, он никак не думал, что желание однажды исполнится. Да еще так — очередью прошивающей стену насквозь и гранатой влетевшей в окно. Вот именно тогда, услышав вскрик брата, сменившийся особенной тишиной, он и понял, что остался один.
Более взрослый человек, скорее всего, впал бы в отрешённое состояние, не в силах совладать с навалившимся горем, а десятилетний пацан просто направил ствол (не имея заряженного оружия на расстоянии вытянутой руки, здесь, на стыке степи и гор никто спать не ложился), на появившийся в дверном проеме силуэт. Зарядил по новой и выстрелил еще раз, скорее всего попал, потому что выпрыгнуть в окно ему никто уже не помешал. Не спасая свою жизнь, в этом возрасте смерть не воспринимается как нечто реальное, даже если она рядом, буквально на расстоянии вытянутой руки, просто дульнозарядный пистолет требовал много времени и более надежного укрытия, чем тонкие стены летней времянки.
И то и другое тело выполнило самостоятельно, судя по тому, что придя в себя после краткого периода беспамятства, Федор обнаружил, что довольно глубоко забился в знакомую щель между камнями — место, где до того бывал неоднократно, играя в прятки, индейцев и прочие мальчишеские игры. А пистолет, заряженный последним из двух патронов, что лежали в кармане пижамы, смотрит своим единственным глазом в сторону откуда должна подойти погоня.
Вот только стальной шарик закатанный в свинец так и не нашел свою цель. Возможно у нападающих не было приборов, способных увидеть на земле следы босых ступней, а может неожиданный отпор настолько отрезвил противника, что взрослые и обученные убивать люди решили… не нарываться. Так или иначе, но своего врага вглядывающийся до боли в темноту мальчишка этой ночью так и не дождался.
Враг, как ему и положено, подкрался оттуда, откуда не ждали. Со спины. Пижама грела не слишком, босые ноги на камне не чувствовали холода, адреналин и нервное напряжение не дали телу замерзнуть, но каменные стены щели по капле отнимали тепло. Федор просто не заметил, как от возбуждения перешел к
