соблюсти приличия перед друзьями. Ружар знал, что не бросит ее, несмотря на отвратительные со всех точек зрения отношения между ними. Его подпитывала привычная ненависть. Она была платой за его комфорт, его жалкое раскаяние. Он подумал о своей работе, такой любимой, которую он уже не способен был поставить под угрозу. Клейн отправил своего журналиста в принудительный отпуск. Не лично — сам бы он не решился, — а через редактора рубрики. Как раз перед рождественскими каникулами этот редактор сообщил Ружару, что заграничный репортаж, который тот давно мечтал сделать, наконец одобрен. Патрон удалял его, а он молча соглашался.
— Бастьен! — Дражайшая и нежнейшая вернула его к действительности. Он слишком долго отсутствует.
Журналист отвернулся от окна, в этот момент на его рабочем столе зазвонил мобильник. Ружар не сразу взглянул на экран. Ему потребовалось несколько секунд, чтобы понять, кто это: таким нереальным был звонок. Поль.
— Что случилось?
— Я тебя отвлекаю?
— Собирался вернуться к столу.
— Бастьен! — Призыв прозвучал более настойчиво.
Его собрат услышал:
— Мамочка сердится…
— Она всегда сердится.
— Тебе бы следовало иногда трахать ее, это помогает…
— Ты звонишь, чтобы сообщить мне, что переквалифицировался в советника по делам семьи и брака? Спасибо, вот так новость! Кстати, боюсь, если я еще задержусь с тобой, очень скоро мне потребуется твоя помощь.
На другом конце провода Поль рассмеялся:
— Я о тебе беспокоюсь, год кончается. Хотел убедиться, все ли в порядке…
— БАСТЬЕН!
— Секундочку! Иду! — Ружар вздохнул. — Ну, давай уже, что там у тебя!
— Да ладно, ладно. У меня для тебя подарочек — новость относительно транзакций…
— Относительно чего? Я не понял, о чем ты…
— О твоей распечатке. Я наконец получил информацию. Проснись же!
— Распечатка, ну да. И что?
— Все эти операции прошли через мою любимую расчетную палату. Они имеют отношение к швейцарской доверительной компании, уже давно подозреваемой во вмешательстве в качестве тайного финансового посредника, в частности, в пользу некоторых французских учреждений, пожелавших остаться неизвестными…
— Секретные фонды?
— Среди прочих. Через несколько дней у меня будут кое-какие имена: по меньшей мере плательщика и, возможно, некоторых конечных получателей. С Новым годом, Бастьен!
В кухне Карим заканчивал праздничный ужин в компании четверых своих сотрапезников. Все немного выпили, обстановка была спокойная. Дежурный дрессировщик собак только что принес еще две бутылки шампанского. Приближалась полночь, и он стал открывать первую. Сосед Феннека приподнялся и перегнулся через стол, чтобы взять вторую.
Агент воспользовался ситуацией. В тот момент, когда пояс надзирателя оказался на уровне его носа, он выхватил из кобуры на его бедре пистолет. Все произошло очень быстро. Щелкнул предохранитель. Установилась тишина.
Никто не шелохнулся.
Карим не мешкая обошел разоруженного охранника сзади, сжал его горло свободной рукой и попятился.
— Оружие на стол большим и указательным пальцами левой руки. Пошевеливайтесь!
Остальные трое медленно повиновались.
— Встать, лицом к стене, ноги врозь. Ты! — Феннек обращался к дрессировщику собак. — Задери им штанины. Да, вот так… Хорошо… Теперь свои… Порядок. Теперь все спускают портки. Ну же, не будьте…
Его пленник пошевелился, Карим плотнее сжал пальцы.
— Спокойно, ты! Не робейте, парни, шевелите задницами.
Агент достал из ящика кухонного стола рулон скотча, два дня назад украденный в гараже, и приказал обезоруженному надзирателю обмотать им запястья коллег.
— Теперь тоже спускай штаны.
Затем он медленно завел всех в прачечную — помещение без окна — и, крепко связав своих стражей и заткнув им рты, забаррикадировал дверь снаружи.
Побросав в спортивную сумку какую-то одежду, он завершил свои приготовления, прихватив оружие, документы, наличные деньги и кое-что из еды. А уже перед самым выходом привел в негодность все средства связи в доме.
По-прежнему шел дождь. Собак не было видно. Карим мог бы поспорить, что они, как всегда, когда их спускали с привязи, спрятались в конуре. Будка находилась по другую сторону пристройки, и Феннек убедил себя, что из-за дождя они не сразу почуют или услышат его. В худшем случае он их убьет.
Гараж был открыт, а он прихватил ключи от машины, которой пользовались его надзиратели. Включив зажигание, он сразу рванул к выезду. Пульт управления воротами лежал на приборной доске. Створки из кованого железа уже начали открываться, когда когтистые лапы заскребли по стеклу. Феннек импульсивно схватился за оружие. В последний момент он удержался и не выстрелил. Ротвейлер в бессильной злобе бешено царапал лапами стекло. Карим нажал на газ, собака отстала и скоро исчезла в зеркале заднего вида.
Оставаться в этом автомобиле было нельзя. Следовало поскорее определить свое местонахождение, а затем удалиться от Парижа на достаточное расстояние и добраться до самого большого из ближайших городов. Агент дал себе на это часа два-три. Там он бросит машину на паркинге, сядет в поезд и вернется. Как можно раньше, сегодня вечером или завтра утром. Если немного повезет, этот маневр уведет его преследователей в неверном направлении и задержит как минимум на день. Именно столько времени ему потребуется, чтобы по-настоящему исчезнуть. Это необходимо, только потом он может встретиться с журналисткой.
— Скоро полночь. Может, принести шампанского? Я положил в холодильник большую бутылку, такова традиция. Если хочешь. Могу даже сделать тебе «Роз Руаяль», малину я купил.
Амель вытянулась на канапе и задрала обе ноги на стенку.
— Меня вполне устраивает вино. — Она отпила глоток и улыбнулась Сервье, который ворошил угли и ничего не видел. — У тебя хорошая память.
— Очень избирательная.
Он добавил в камин дров и направился к стойке с дисками.
— У меня такое впечатление, что прошла уже целая вечность.
— Так много всего случилось. За очень короткое время, если подумать.
После некоторого колебания он выбрал оригинальный саундтрек «Аферы Томаса Крауна»[252] версии шестьдесят восьмого года и, запустив воспроизведение, вернулся и сел рядом с Амель.
Она смотрела на огонь.
— Спасибо за ужин, а главное, за эти несколько дней. Извини, что была не слишком…
— Год оказался трудным. Ты здесь, тебе хорошо, мне это приятно. Остальное не так уж важно. — Он поднес стакан к губам.
