бородатый Дед-Зелерод. Ведьма из пятой камеры и одноногий пират Джак.
Да неужто кто-то из них? Что мне о них известно? Деда привезли двадцать лет назад 15 мая и заперли за тяжкое оскорбление дворянина. Нрав спокойный. Тайник держит — только в тайнике уголёк, тряпка, обмылок и огарок. Да, вот недавно сахару кубик раздобыл и грызёт единственным зубом по ночам.
Ведьма. Арестована пять лет назад за проклятие. Пятого декабря. С тех пор изрядно очаровывала стражу, была магически связана другой ведьмой и теперь всё время молчит. Она?
Или пират. С одной ногой, одним глазом и попугаем, попугай с ним расставаться не желал. И они почём зря друг друга костерили что ни день. Пират сидел за многочисленные набеги. Пил со стражей, ругался, дрался когда только мог.
Он? Пират?
А может это кто-то из новеньких. Их ещё пять человек. Оборотень, нищий вампир, эльф с дудочкой, парнишка вор, шулер с большой дороги. Эти меньше года сидят. А остальные приходя и уходят. Так кто же из них?
Не меньше недели этому дереву. Сам я работал здесь уже половину года. Но если в подвал и спускался, то в тот дальний угол не заглядывал. И никто не заглядывал.
Кто мог создать такую мечту? Старый опытный человек, жизнь уже повидавший, мечтающий? Или молодой мальчишка, что только начинает путь и ещё верит во всё хорошее? Дед-Зелерод, мальчик? Или ведьма. А вдруг пират?
Что он о них знает?
Чем они жили? Чего хотели? Я тяжело откинулся на спинку стула. О них я не знал ничего.
Утром следующего дня, наскоро разобравшись с протоколами, я взялся разносить еду арестантам. Раньше этим занимался Мукс, а теперь я ему проиграл в карты и обязан был ещё месяц выполнять мелкие обязанности. Мукс был в восторге. Я при деле.
Взяв тележку с котлом и поставив мешок с хлебом, я покатил её по коридорам. Пришлось сделать несколько заходом. На тех, что сидели здесь меньше недели я внимания не обращал. А вот к тем, что коротали срок больше месяца — вот к тем уже присматривался. А особенно к старожилам. Некоторые на меня с интересом поглядывали. Другие вроде даже не замечали. Я наливал похлёбку в миску, ставил кусок хлеба и шёл дальше. Только всё это время присматривался к лицам. У старика Зелерода вон всё как изрезанный пень. У пирата тёмное-тёмное загорелое. А ведьма бледная и с чернющими глазами точно угли. Наш оборотень с острым носом. А шулер такой весь из себя неприметный. Кто из них?
Только Дед-Зелерод сказал:
— Нынче ты, сынок.
— Да, дедушка.
Кто из них творец мечты?
На следующий день, закончив и с бумагами, и с переучётом, и полы помыв, я снова взял тележку и покатил коридорами. Факелы чадили. Мимо решёток окон носились крысы. С улицы доносился цокот подков и трескотня шумных улиц. Сегодня было тепло и свежо. Вон оборотень приник к решётке и нюхает дальние дали.
Тележка скрипела. Сегодня я захватил сыра с кухни. Наш стряпчий Халей всё-таки заметил, но решил, что к себе тяну. Мы с ним в отношениях хороших. Я ему зла не делал, он мне.
И вот добредя до камеры Деда-Зелерода, я взял выставленную миску и положил к каше ещё кусок сыру.
— Как сегодня дела, дедушка? — спросил я, между прочим поправляя крышку котла.
— Дождь будет, — ответил Дед-Зелерод.
— И на то похоже.
— Точно говорю.
Так мы с ним и начали говорить. Не знаю почему, но очень мне хотелось, чтобы то был Зелерод. Всё казалось, если так долго живёшь и борода вокруг пояса два раза намотана — так точно под конец жизни должна найтись хоть одна вот такая большая красивая мечта.
Многое мне тогда Зелерод рассказал. А жил он взаправду давно и многое повидал. И ещё сущности мечтательные видел, когда те светились по ночам, и детей у него когда-то было не меренно. «Может, — говорил он, — некоторые и сейчас живы». А ещё он долго работал сапожником.
А от него я бежал в подвал-склад и кидался к дереву. И спрашивал.
— Это у тебя много детей?
Или.
— Спой про сапоги.
И дерево пело. Так прекрасно, что дух захватывало. На всякий случай я отгородил его ящиками, мало ли кто его найти мог и что с мечтой сделать. А она тут проросла. Вот какая упёртая. Растёт себе в темноте и раньше почти забытая. Никто к ней не наведывался, ничем не укреплял.
Тогда я подумал, что такие упёртые мечты бывают только у детей. И стал таскать сыр ещё и воришке. Мальчонку звали Асмер Ловкие Руки. Говорил он тоже ловко, любил фокусы. Сидит себе весь такой светлый под решёткой в овале солнца и щебечет, лишь бы слушали.
Таким взаперти не место. Но мальчонку выпустят, да и по виду не сильно тосковал он. Хотя тяжело ему прежде доводилось, Барон плетьми лупил. Кругом отребья насмотрелся.
Я возвращался к дереву и осторожно тянул:
— Воровство?
А дерево себе затягивало об удалой доле и риске. И хотелось тут же куролесить и не знать отдыха. И всё равно было хорошо.
— Чьё ты?
Дерево молчало.
— Долго ты здесь?
— Спой мне об имени.
Дерево запело: Рисмус, Рисмус. Я даже всплакнул тогда. Я никогда не думал, что во мне столько хорошего.
Ходил я и к остальным. Всё время брать сыр или другие припасы с кухни дело рискованное. Скоро это должны были заметить и тогда я стал тратить заработанное на всякие мелочи, на сахар или чай. Я мог добыть уголёк или просто слушать. Да, слушать мне нужно было больше всего. В ту пору через меня прошло столько судеб, что я мог лопнуть ими.
Память, истории, привычки. Я впитывал их как жаждущий в пустыне и всё не мог насытиться. Спросить, я боялся спросить. Сколько у меня было шансов, что именно вот этот окажется творцом мечты. Риск был слишком большим.
А тем временем разразилось королевское послание.
Казнь. Это оглушило меня. Всех старых заключённых приняли решение казнить, и Деда-Зелерода, и ведьму Молру и пирата. А сними и ещё тех, кто больше года сидел. Тех, что особо неугодны были.
Как же так, думал я. Ведьма-Молра восприняла новость с деланным равнодушием, только пальцы дрожали. К тому времени я уже знал, за что она проклятие наложила. Там всё дело в кровной вражде было. А на свободе у неё три дочери осталось. И старшая даже противилась, семейное дело перенимать не хотела. Простоты ей хотелось. Вот уже и корову завела, чтобы молоко продавать.
Знал я и что пират бороздил просторы морей с самого детства. На свет его ещё на корабле привели, а там он почти на сушу и не сходил. Разве что где клад зарыть. Его любимый попугай Як умел читать стихи задом наперёд.
К тому времени я знал каждого заключённого и много историй. Но так и не выяснил, чья то была мечта. Тогда я принялся намекать, о листьях синих оговорился, о песнях. Но никто и виду не подал.
Всё должно было свершиться к концу месяца. Вот уже и пара мечтаний появились в камерах, но кто входил — сразу таяли. Раз мне довелось столкнуться с видением синеволосой бабушки. Раз — с большим булькающим котлом.
Дерево же в подвале так и не изменилось. Всё пело радостно обо всём на свете. Тихо и спокойно. Как будто ничего его и не волновало.
