продолжал говорить, не останавливаясь, а через несколько мгновений уходить было поздно.
– Десять тысяч гольдгульденов, – четко выговаривая каждое слово, произнес рыцарь, – наличными. Золото, серебро в слитках. Самоцветы. Украшения на продажу. Все это старый хрен держит в доме, – фон Цоберг сделал паузу и, не глядя на слушателей, отпил несколько глотков из кубка. – Взять деньги – раз плюнуть, – продолжил рассказчик, не дождавшись вопросов. – В доме, кроме ювелира, живут только его сын с женой и сторож.
– Что-то маловато домочадцев для такого богатея, – осторожно заметил Ганс.
– Жлоб патамучта, – пьяно сказал Олень. – Я таких навидался, – он затряс головой, – а одному кровь пустил…
– Тихо вы! – прикрикнул Виктор на товарищей. – Пусть мессир доскажет.
– Да-да, – поддержал Фриц. – Помолчите.
Мориц основательно глотнул из кружки и, слушая, как рыцарь рассказывает план набега на дом ювелира, неловкости уже не ощущал. В конце-то концов, кто он такой, чтобы осуждать других? Разве не предал он Хлонге, нарушив клятву, данную при подписании контракта? А то, что из-за любви, так где сейчас эта любовь? Лежит в земле, и жрут ее черви…
Ощутив, как его замутило, фон Вернер громко икнул. Будь сейчас война, служи они против Уррена, думал он, выпотрошить сундуки старого ювелира было бы делом законным и почетным. Примеров тому не счесть! В книгах, описывавших сражения давно минувших дней, авторы зачастую со скрупулезностью кассира перечисляли свою добычу. А каких только рассказов он не слышал от товарищей по оружию еще в гарнизоне Замштадта. Как захватывали целыми семьями пленных для выкупа, а бедняков продавали на рудники, каменоломни, галеры. Как тащили после штурма из чужих домов все ценное и тут же сбывали за гроши маркитантам. А стоило хозяевам голос возвысить или сдуру стать на защиту нажитого горбом имущества, как получал такой храбрец палашом по голове. Жратву на чужой территории просто отбирали, выметая из крестьянских амбаров все до последнего зернышка, оставляя целые села помирать от голода. Если можно на войне, почему сейчас нельзя? Ну, мир, ну, тишь да гладь, а завтра – «раз!», и понеслись друг дружку резать.
К чему душой кривить, не отрываясь от кружки, Мориц заставил себя допить самогон, на военную службу зачем шел? Ведь не только за славой и приключениями, за богатством шел. Чтобы всякий встречный-поперечный с первого взгляда понимал, что перед ним человек не простой, не рыцарь, у которого от предков только перстенек с гербом остался, а настоящий сеньор. Чтобы никогда о деньгах не задумываться, как это дворянину пристало. Но, поманив сказочными сокровищами Заморья, жизнь не замедлила обмануть…
Ощутив, что его сейчас стошнит, побледневший Мориц вскочил и, зажав рот ладонью, выбежал из флигеля. Замолчав на полуслове, фон Цоберг проводил парня удивленным взглядом, а Олень поднялся с лавки. Но через мгновение, услышав раздавшиеся за дверью характерные, всем знакомые звуки, наемники громко расхохотались.
– Тьфу ты, тока питье перевел, – с осуждением заметил Курт. – Лучче бы не пил, раз брюхо слабое.
– Да ладно тебе, – махнул рукой Виктор. – С кем не бывает. Не знаю, с чего…
– Тихо, – сказал рыцарь, и все снова замолчали. – Дверь в дом нам откроют: сторож – мой человек. Я его туда сам пристроил: старый скряга польстился, что слуга за харчи и кров работать будет. Когда дело сделаем, каждому по тысяче гольдгульденов. Ну как? Согласны?
– Хто же от своей удачи отказывается? – с пьяным глубокомыслием произнес Олень. – За такие деньжата мне служить нужно… – он надолго задумался, но так и не смог подсчитать.
– Нам таких деньжищ за десять лет не получить, – заметил Ганс. – А вот пулю получить или как тогда ночью в лесу… – он нервно передернул плечами. – Я с мессиром.
– Мы все с господином рыцарем, – схватив со стола кружку, раскрасневшийся Фриц поднялся и произнес:
– Предлагаю выпить за нашего командира, благородного мессира фон Цоберга!
– До дна, – рявкнул Олень и, не дожидаясь остальных, опрокинул самогон в рот. – А хто струсит, – он зло оглянулся на вернувшегося фон Вернера, – то я самолично такому брюхо вспорю!
Лучше всего для описания налета на дом ювелира в городке Карштадт подходил лаконичный язык военных донесений. Обсудив за столом кое-какие детали предстоящего дела, рыцарь со стрелками покинули гостеприимный хутор и выдвинулись по тракту к городу Левенау. Дорога заняла целый день, но в город заезжать не стали, проведя ночь в лесу у костра. Рыцарь сказал, что от Левенау до Карштадта всего шесть часов пути, и не стоит лишний раз показываться на глаза властям.
– Чем меньше следов мы оставим, тем лучше, – не сняв панциря, фон Цоберг лежал на расстеленном по земле плаще и, не мигая, смотрел в костер. – Уходить будем через границу за реку. Течет в трех лигах от Карштадта, а за ней леса, принадлежащие барону фон Типпу. Сделаем дело, и сразу к речке: я знаю хороший брод, а в лесу есть тропа. По ней выйдем прямо к Ге – это такой город. Рядом еще монастырь есть, кажись, святого Августа. Поделим добычу и разбежимся…
Сидя у костра, трясясь днем на лошади по тракту, Мориц не раз задумывался: не удрать ли ему из отряда? Но быстрота, с которой они передвигались к цели, подозрительность фон Цоберга, не спускавшего глаз со своих людей, заставили его отказаться от бегства. Не говоря уже о странной апатии, охватившей стрелка: подчинившись чужой воле, он безропотно дал увлечь себя на разбойничье нападение. Да и в случае бегства пришлось бы снова без денег скитаться в поисках вербовщика, готового предложить контракт. А там опять – какой-нибудь окраинный гарнизон и полное отсутствие перспективы. Разве что начнется война, на которой проще погибнуть, чем разбогатеть.
Обещанная же фон Цобергом тысяча гольгульденов – огромная сумма для него. С такими деньгами можно уехать в имперскую столицу, снять дом. Пожить в свое удовольствие, не думая о завтрашнем дне. Отдохнуть от всего того, что пришлось перенести за последние полгода, привести в порядок мысли и чувства. Забыть о баронессе – своей первой и, похоже, последней любви, залечить невидимую рану, постоянно ноющую в сердце. Мориц вздохнул. Можно будет покупать новые книги, а «Сказание о Последнем походе», без толку валяющееся в дорожной сумке, издать за свой счет. Начать снова сочинять.
Фон Вернер представил, как стоит за конторкой в собственном кабинете и переносит на бумагу выстраданное. Любовь к Алине, ночное сражение с чудовищем под стенами Медвежьего замка, смерть
