вечером вновь собраться в пивной. Сегодня же в заведении, кроме Графа, были только двое городских стражников, сменившихся с поста у ворот тюрьмы. К близким знакомым мастера Петера они не относились, но в знак приветствия подняли кружки. В этот момент служанка Эрика, младшая сестра хозяйки, принесла поднос с заказом, и ювелир в свою очередь отсалютовал.
Затем Граф сдул белоснежные хлопья пены на каменный пол и сделал первый за день глоток пива. Тут же жадно отхлебнув еще, он поставил посудину и схватил с бронзовой тарелочки золотисто- коричневую, лоснящуюся жиром рыбку. Мастер Петер очень любил поесть, а этих красноперок, копченых Геком по дедовскому старинному рецепту, просто обожал. Старый вояка до Мевеля жил у Северного моря, и, пользуясь его наукой, внук превращал простую рыбу, выращенную в городских прудах – Монетке и Грошике – в настоящее лакомство. Отдающее дымком нежное мясцо буквально таяло на языке.
Приканчивая вторую кружку пива уже в компании кузнеца Франца и лекаря Джордана, ювелир собрался было заказать еще одну, как в заведение вошел запыхавшийся подросток. Паренек состоял учеником в Мевельском отделении Коммерческого банка. Оглядевшись по сторонам, он уверенно направился к столу Петера. Бросив опасливый взгляд на бородатого Джордана, который благодаря занятиям алхимией слыл в городе чернокнижником, мальчишка сорвал с головы круглую шапочку. Поклонившись, он передал мастеру Графу приглашение от своего хозяина, мессира Вальбаха, посетить банк.
– Вам там письмо привезли, – пояснил посыльный, – из имперской столицы. Сегодня утром доставили.
– Это от родственников, – сказал мастер Петер в ответ на вопросительные взгляды приятелей. – У меня в Годштадте троюродный брат живет. Тоже золотых дел мастер. Пойду, – допив последний глоток пива, он поднялся. – До вечера, друзья.
– Меня сегодня не будет, – заметил Джордан. – Нужно навестить пациентов, так что до завтра.
– Увидимся, – пыхнул трубочкой скуластый кузнец. – Я приду.
Поправляя берет, ювелир неспешно подошел к стойке и рассчитался с Хенни. Попросив передать привет супругу и пообещав зайти после работы, мастер Петер покинул 'Дубовую Кружку'. На улице он ощутил сильное желание навестить отхожее место.
– Ты иди себе, – сказал он пареньку, – я сейчас догоню.
Опорожнив мочевой пузырь неподалеку в общественном сортире, Граф продолжил путь. Письмо он ждал с нетерпением вот уже два месяца и возлагал на ответ Клауса определенные надежды. Братец занимал в столичном Цехе видное положение, служил при Императорском Монетном дворе и был личным ювелиром нескольких известных аристократов. Больше двадцати лет назад покойный отец отправил Петера к родичам завоевывать далекую столицу. К сожалению, из батюшкиной затеи, по большому счету, ничего хорошего не вышло. Конечно, если не считать полученного опыта. Семь долгих лет Граф гнул спину на дядюшку, развивая талант, но так и остался никому неизвестным подмастерьем. Мастер Герберт, отец Клауса, со спокойной душой ставил на все изделия свое клеймо и держал парня в черном теле. Единственной отрадой мевельца были редкие походы по пивным, где он легкомысленно тратил те несколько монет, которые ему с оказией пересылал батюшка.
В конце концов, Петеру надоело работать за стол и крышу над головой. Все, чему он мог научиться, – он научился и решил потребовать признания своего таланта. Быть вечным подмастерьем Графу не улыбалось. Состоялся тяжелый разговор с дядей, закончившийся крупной ссорой. Недолго думая, мастер Герберт обвинил племянника в черной неблагодарности и выгнал из дому. Остальные домашние, неплохо относившиеся к Петеру, но боявшиеся старого тирана, не посмели даже словечка сказать в защиту, когда его, на ночь глядя, выставили с узелком на улицу.
В общем, от всей этой истории у Графа, долго и впроголодь добиравшегося домой, осталось сильное чувство обиды. А также странное ощущение при виде имперских монет в три, шесть и двенадцать грошей. Дело в том, что в свое время, зная его талант гравера, мастер Герберт перепоручил ему заказ Императорского Монетного двора. Гравировка подмастерью, вообще, особенно удавалась: за проведенное в Годштадте время мевелец успел вырезать на заказ немало частных и даже несколько государственных печатей. Выполняя поручение хозяина, молодой Петер самостоятельно изготовил штемпели, с которых потом отчеканили не одну тысячу гульденов. И расплачиваясь 'своими' деньгами, он каждый раз невольно окунался в неприятное прошлое.
После смерти старого Герберта сын, унаследовавший его мастерскую, должность и клиентуру, написал троюродному брату. Не имевший к нему претензий Граф, к тому времени женившийся и ставший мастером, ответил. С тех пор они изредка переписывались, обмениваясь новостями и поздравляя друг дружку с большими праздниками и семейными торжествами.
Но сейчас в ответе Клауса речь должна была идти о серьезных вещах. Последние два года дела у мастера Петера шли не очень хорошо. Честно говоря, даже плохо. Курфюрст Уррена принял закон о роскоши, облагавший в частности высоким налогом любое ювелирное изделие. Заказы и спрос на украшения, драгоценную посуду резко упали, а пробиться со своим товаром в другие земли было практически невозможно. Цеховые мастера очень ревниво относились к чужакам, а местные законы блюли их интересы. В результате последние полтора года ювелир жил практически за счет сбережений. В делах он всегда был не очень расчетлив, любил погулять с приятелями и не загадывал наперед. Но помощь, которую мастер Петер оказал погорельцам, появление в доме нахлебника, заставили ювелира серьезно задуматься о ближайшем будущем. Вспомнив о троюродном брате, он написал ему длинное письмо, в котором изложил ситуацию и попросил помочь с заказами. Теперь от ответа Клауса зависело, удастся ли мастеру в ближайшее время поправить свои дела.
Отделение Коммерческого банка располагалось в двухэтажном особняке мессира Вальбаха на Торговой улице, по соседству с Ратушей. Двое крепких сторожей с кордами у бедра и увесистыми дубинками, поклонившись, впустили ювелира в дом. В большом зале было тихо, как в церкви, только слышался звон пересчитываемых денег и скрип гусиных перьев. Работавшие за конторками и столами кассиры с писцами – все сплошь близкие и дальние родичи хозяина – покосились на вошедшего, но никак не отреагировали. Мастер Петер откашлялся и собрался уже поинтересоваться, где его корреспонденция, как из какого-то коридорчика вынырнул секретарь мессира. Расплывшись в неестественно радушной улыбке, он поклонился и, дав ювелиру расписаться в толстом гроссбухе, вручил кожаный тубус. Мельком глянув на печать, мастер Петер нетерпеливо сломал сургучную кляксу и вытащил свернутое в трубочку письмо. Его скреплял восковый оттиск личной печатки троюродного брата.
Чтобы лучше видеть, Граф отошел к высокому стрельчатому окну. Облокотившись на подоконник, он развернул желтую, плотную бумагу и стал разбирать корявые строчки, написанные Клаусом. В отличие от штихеля перо братец держал с трудом, в грамоте был не силен и обычно письма к праздникам заказывал каллиграфу. На сей раз, по-видимому, не желая вводить посторонних в курс семейных дел, он собственноручно написал ответ. Начало письма буквально источало патоку:
'Писано 25 июля 1517 года в имперской столице Годштадте, в особняке на улице Золотой под четвертым нумером, принадлежащем имперскому ювелиру, члену славной Императорской Гильдии Золотых Дел, мастеру Клаусу Ригреттеру.
Дорогой Петер, ты и представить себе не можешь, как мы с женой были рады получить твое послание. Как приятно, особенно в такое сложное время, знать, что где-то далеко есть люди, которые помнят и думают о тебе. Мы с Анной и нашими детьми Ульрихом, Марией, Сусанной и маленьким Ролли, каждый день вспоминаем в молитвах о дорогих родственниках, живущих на самой окраине Империи. Узнав, что вы живы-здоровы, я и жена обрадовались. Анна, хоть и никогда не видела никого из вас, но радуeтся любой доброй весточке от моего троюродного брата.
Спешу сообщить, что, насколько мне известно, у наших родичей, живущих в Годштадте, Мархебурге, Левенау и у отца Клобера, недавно получившего должность настоятеля монастыря святого Августа, божьим соизволением, дела обстоят нормально. Все живы, здоровы и, думаю, что не погрешу против истины, если передам тебе от них наилучшие пожелания. Кстати, настоятель в предпоследнем своем письме осведомлялся о твоей жизни и слал отеческое благословение тебе и домашним…'
Ювелир прервал чтение и задумался. Перебрав в памяти всех родичей и знакомых, он так и не вспомнил, кто такой отец Клобер. По крайней мере, мастер знал, что среди его родных церковников не было. Отбросив загадку, как маловажную, Граф продолжил:
