фигню, лучше послушаю ту группу. В прошлый раз зря пропустил.
Я напрочь забыл название группы, которую мы тогда слушали. Переглядываемся с Дэйвом. Говно запоминается лучше.
— Мы уезжаем в следующие выходные, отец взял напрокат трейлер. Поедем все вместе, с Тони, туда, куда ездили давно, когда я был ещё пацаном. Может, в Лондон съездим, когда я вернусь? — спрашивает Смайлз.
Он быстро устаёт и уходит спать. Мы ещё немного тусуемся, Крис в третий раз накладывает себе еды, а Сталин открывает шампанское. Пробка стреляет в потолок, шампанское заливает всё вокруг — наверное, он долго его тряс — а он весело смеётся. Шампанское стоит денег, и ковёр весь мокрый — ему хоть бы хны, смеётся, и всё. Ковёр самый обычный, и когда его мальчишки проливали что-нибудь, это был просто повод устроить разборки. А сейчас Тони открывает другую бутылку, и мы пьём из пластиковых стаканчиков. На мой вкус — полное дерьмо, и я выливаю свою порцию Дэйву. Иду в туалет и вижу, что на лестнице, ведущей на чердак, сидит Смайлз.
— Мне сказали, что Элвис умер.
Умер он на прошлой неделе. Моя мать плакала и ставила его пластинки целый день. Я знаю, что он был алкашом, газеты издевались над его расплывшейся фигурой, панки ненавидели его за богатство, но мне он нравился. Он был настоящим королём, и не обязательно быть гопником, чтобы слушать его музыку. Обычный парень, водитель грузовика, который записал пластинку для своей мамы и разбогател, а ещё любил есть сандвичи с арахисовым маслом. Поэтому над ним и смеялись.
— Зря, конечно. Классный был мужик.
Кто ж его не знает, героя многочисленных фильмов и передач, фильмы — параша, но он всегда был на высоте. Каждый музыкальный автомат набит его песнями. Я вспоминаю, как моя мать заводит «Always On My Mind» и начинает рассказывать о его брате-близнеце, родившемся мёртвым, о том, как Элвис всю жизнь помнил о нём, о том, что бывают такие вещи, которые остаются с тобой на всю жизнь. Он был и останется личностью, что бы ни говорили.
— Знаешь, я ведь ничего не помню про канал, — говорит Смайлз, — сначала оторвали значок, потом дали по носу и сбили на землю, а потом я проснулся в госпитале. Больше ничего.
Вынимаю значок из кармана и отдаю ему.
— Нет, теперь он твой. Отец говорит, ты спас мне жизнь. Булавка согнута, но я всё-таки прикрепляю значок к рубашке.
— Отец стал таким, как раньше, — задумчиво роняет Смайлз. Я рассказываю ему, о чём мы говорили со Сталиным, про работу до упада, чтобы не думать ни о чём.
— Тут в ванне я и нашёл мать. Наверное, чем ты старше, тем труднее умирать. Представляешь, какой несчастной она была.
Ванная комната в двух шагах от нас, дверь открыта.
— А там все её вещи.
Я гляжу на дверь чердака.
— Когда-нибудь я их разберу.
По лестнице поднимается Сталин, и я иду вниз, к гостям, благодарю Тони и Сталина, дожидаюсь, когда гости начинают расходиться и ухожу вместе со всеми. Иду на угол, где договорился встретиться с Дебби. Долго её жду, собираюсь домой — она, может, и вовсе забыла.
— Извини, опоздала, — она классно выглядит в рок-н-ролльном платье, надетом специально на вечер памяти Элвиса.
Держу её за руку, рассказываю про Смайлза, про гулянку у него дома.
— Сегодня я тебе ставлю выпивку, — Дебби идёт прямиком к стойке, когда мы входим в бар. Папаша выдал ей целую пятёрку, и теперь ей сам чёрт не брат.
— Заказывай лагер, если хочешь. Давай.
Идём к столику, я понимаю, что грохот, изрыгаемый микрофоном, на самом деле — «Jailhouse Rock» на одних клавишных. Сажусь и озираюсь, пытаясь понять, куда я попал.
— Хорошо, что твой друг остался жив, — это Кэти, лучшая подружка Дебби, крупная сисястая девица в тесных джинсах, но тут меня буквально расплющивает о стол компания парней, слушающих песни Элвиса. Они печальны и слегка поддаты, но хуже всего, что мужики они не мелкие, всем, наверное, за двадцать, самый большой из них сообщает, что он Стэн и приехал из Лэнгли. Он в очках, и свято верит, что похож в них на Бадди Холли. У отца была пара его пластинок, довольно костлявый субъект, а Стэн тянет на двести фунтов с лишком, скорее Элвис, чем Бадди. Музыка — полная параша, вокруг полно народа, все пьют, едят, слушают музыку, странно, но сегодня это не раздражает. Я только улучил минутку и спрятал в карман значок Смайлза.
— Джо — панк, — сообщает Дебби.
Лучше бы она сразу врезала мне по яйцам. Она-то так просто ляпнула, но парни отставляют выпивку и пристально меня разглядывают. Только тот, что болтает с Кэти, больше интересуется её сиськами.
— В прошлую субботу такая мразь протащила меня по всей Кингз-Роуд, — Стэн наклоняется ко мне, и я чувствую запах выпитого им пива, — Они набросили цепь мне на шею и волокли по дороге, пиная ногами, пока народ не вышел из бара и не разогнал их.
— Один из них попробовал вот этого, — добавил его сосед.
Он осторожно показывает нам нож во внутреннем кармане пиджака, стараясь, чтобы никто в баре его не заметил. Нож не меньше восьми дюймов длиной, мне жутко хочется назвать парня Дэйвом Крокеттом и поинтересоваться, где он хранит бобровые шкурки, но я молчу. Может, я и не очень умный, но точно не дебил, поэтому киваю и жду, когда мои кишки встретятся с этим ножом. Мне везёт, нож по-прежнему в кармане, и если хорошо подумать, не станет же он выпускать мне кишки на глазах у всех. Парень улыбается и запахивает пиджак.
— Этого клоунского панка я уделал месяц назад в Брайтоне, резанул прямо по щеке, после того, как он решил воткнуть бутылку мне в лицо. До чего же я ненавижу эту мразь. Не принимай на свой счёт, парень.
Какой счёт, парень, что ты. Клал я на всё, что ты думаешь. Я понимаю, что его бесит яркий прикид, и за внешностью он просто не видит обычных пацанов, которые любят музыку. Всё равно зря я сюда пришёл. Дебби позвала меня, и вон ей уже кто-то заговаривает зубы. Мне казалось правильным попрощаться с Элвисом в его стиле, как ему самому понравилось бы, но музыка такая отвратная, что даже слов не разобрать. Не рок-н-ролл, а какой-то госпел. Специалист по панкам запахивает пиджак и предлагает мне сигарету, закрывая тему, и переключается на азиатов и чернокожих, толкающих наркоту и трахающих белых женщин. Вот что особенно его достаёт. Чёрные ублюдки с белыми цыпочками. А белые цыпочки, которые соглашаются на это противоестественное занятие — не цыпочки, а вонючие шлюхи.
Он не обращает на меня внимания, и я думаю, что после канала я стал слишком нервным. Стэн возвышается над столом, готовясь идти за выпивкой, спрашивает меня, что я буду пить, и как будто читает мои мысли:
— Насчёт денег не парься. Сегодня особый случай.
Вскоре возвращается с полным подносом, Стелла догоняет его со вторым, и в этом уголке мира люди наполняют стаканы в честь простого парня с Миссисипи, и я уже не понимаю, на каком я свете. С того вечера, когда мы пошли к каналу, я впервые в клубе, в одном углу вижу Генри Купера с его бабой, толпы пижонов кругом, несколько рокеров с жирными волосами. Стиляги с их рок-н-роллом — уже прошлое, будущее — за панками, но я всё равно пью за Элвиса — пусть история, но это моя история.
— Когда-нибудь я съезжу в Грейсленд, — говорит Стэн, — Элвис отделал свой дом как конфетку — все комнаты разные, одна, например, сделана под джунгли. Рано он умер, но сколько прожил — прожил как полагается. Деньги не застили ему свет, он всегда помнил, откуда родом, простой деревенский парень.
Рок-н-ролл всегда был музыкой бунта, как панк, только у панка вдобавок к музыке есть ещё и текст.
— Просто хороший был мужик.
Был. Хороший мужик. Родители сейчас тоже, наверное, слушают его, а может, и нет.
— Его презирали за показуху, но если у него были деньги, то куда их девать? Хотел он Кадиллак с прибамбасами — ну и купил, и раскатывал на нём по Мемфису, и что из этого?
