Альфонсо и девчушкой по имени Чарли Пэ-риш, приносит три-четыре сотни в удачный месяц. Билеты и косяки — тоже неплохая прибавка к жалованию. Мне не надо платить ни за съемную квартиру, ни ипотеку, так что если выходит штука в месяц, это двести пятьдесят в неделю на счета, еду и общение, всё, по большей части, без налогов. Не понимаю, зачем может понадобиться больше денег. Дороже всего обходится жильё, а я купил заброшенную квартиру семь лет назад, сам её отремонтировал и быстро за всё расплатился.
«Сателлит Саундз» — большой прикол, я там толкнул кучу записей, из рук в руки и через флаеры, которые помогают людям включаться в бизнес заказов по почте. Дистри-бьюция — проблема, но если ты с ней справился, ты встаёшь у руля и получаешь прибыль, которую обычно снимают посредники. Это попытка контролировать собственную жизнь, решать, что и когда будешь делать, мы обычно играем в таких местах, где живут люди, куда модные ди-джеи приезжать не заморачиваются, типа Слау, Хейса, Уэст-Дрейтона, Брэкнелла, Уокинга, Чэмберли, Фелтхэма, Рединга и так далее. Иногда мы едем по М25, на север от Рикмэнсуорта и Уотфорда, к югу от Кройдона и Эпсома. Пэриш знает местную футбольную тусовку, они делают ноги, если дело пахнет керосином, но платят достаточно, чтобы мы ездили с ними, обычно мы проводим нанапряжные вечера, и, признаться честно, не слишком профессионально. Мы зарабатываем деньги на любимой музыке. Мы втянуты в водоворот людей, окунаемся в кипящий котёл мужчин и женщин, мальчиков и девочек, которые хотят послушать что-нибудь получше, чем лучшие диско-хиты местного паба, но не хотят пытать счастья и ехать в Уэст-Энд, тусоваться среди модных, студентов и туристов, слушать беспонтовую танцевальную музыку, то же диско, вид сбоку.
Кот прыгает на кровать. Я щёлкаю пальцами, и он подходит. Он осторожный, но когда я чешу его за ухом, ложится и начинает мурчать. Раньше мне кошки не нравились, до Гонконга. Я посмотрел на них другими глазами, когда надорвал спину, таская ящики в баре, где работал. Доктор сказал показаться остеопату, а вместо худой красавицы, втирающей масло мне в мускулы, разминающей суставы шеи и спины, голова покоится на крепкой груди, я заполучил парня, вылитый боксёр, причём не лучший, с разбитым лицом и отёкшими глазами. Это обошлось мне недёшево, но он знал своё дело, поставил меня прямо и сказал, будем разбираться со спиной. Спросил, попал ли я в аварию, обо что ударился, но единственное, что я мог вспомнить — драки в молодости, больше ничего. И как я расколотил свою первую машину. Он сказал мне попробовать тай цзи, что это поможет. Я принял совет, попробовал упрощённую форму, поднялся на уровень и заинтересовался боевыми искусствами. Нашёл кое-какие книги и сидел в своей комнате у Сэмми, в компании вентилятора и бутылки йодированной воды, читал про всё подряд — и выбрал каратэ. Сэмми свёл меня с парнем из Дворца Чунцина, и тот начал учить меня основам.
Джон Хо оказался психом, опийным наркоманом, любителем холодного «Хайнекена», и мы занимались два раза в неделю в зале на три этажа ниже «У Сэмми». Он разрешал мне приходить заниматься, когда я освобождался. Не брал с меня ни копейки, а я подметал у него полы. Потолок надо было бы покрасить, и стены облазили, но Хо вставал на карачки и натирал полы, пока они не начинали блестеть. Не знаю, была ли это его комната или он её снимал, но он любил эти деревянные доски. Он учил меня, что каратэ — пассивное искусство, совсем не то, что в фильмах с Брюсом Ли. Что надо обратить злость врага себе на пользу, сберечь силу и дать оппоненту устать, выждать момент. И в объяснениях Хо что-то было. Я начал думать, перестал помногу пить, много тренировался и поехал на несколько недель на Филиппины, а потом по северо-восточному азиатскому побережью, в кратковременные контрабандные поездки, в которых я увидел Сеул, Тайбей и Токио.
Он сказал мне присмотреться к кошке, когда я её увижу. Она спит почти весь день, но вот, раздался шёпот — и она вскочила, бодрая и готовая. Он говорил, что секрет — отказаться от мышления в рамках плохой-хороший, левый-правый, что если хочешь думать для себя, ты не можешь скрываться за другими людьми, тебе надо вырваться из набора правил. Он был прав, когда говорил, что люди слишком серьёзно к себе относятся. И всё это наложилось на панк, которому есть что сказать, но он вечно стебётся сам над собой, движется и ломает собственные правила, всегда на голову впереди, мутирует и остаётся невразумительным. Тот же стёбный юмор, что и в фильмах «Carry On»[31] , которые мы смотрели, и в нахальных открытках, которые мы слали из-за моря. Когда «Пистолеты» играли в Финсбери Парке пару лет назад, люди говорили, они идут против собственных идеалов, что снова собираются, но для «Пистолетов» это было то, что надо. Они хотели денег, а если люди готовы раскошелиться на двадцать пять фунтов, чтобы увидеть, как они зажигают, кто тут виноват?
Хо не мог весить больше шестидесяти килограмм, и ему было не меньше шестидесяти лет, но он был крепкий ублюдок. Как он выкуривал трубку и выпивал три бутылки «Хайнекена» для разогрева, а потом гонял меня от стены к стене, я так и не понял. Он был полукитаец, полубританец, его отец — госслужащий, который подцепил китайскую девчонку в клубе и сделал ей ребёнка. Хо было по фигу, по крайней мере, он так говорил. Наверно, глубоко внутри ему было совсем не всё равно, но он не понаслышке знал про самоконтроль, и он взял китайскую фамилию матери. Он не верил в сострадание, ни к себе, ни к другим. Его жена — круглолицая женщина, но милая, на тридцать лет моложе. Хо, если вычесть философию и каратэ, оставался мальчишкой, и не только с опиумом и «Хайнекеном». Они с женой жили в комнатах дальше по коридору, и он иногда приглашал меня послушать кассеты Боба Марли, записи, которые он достал на одном из рынков Чунцина. Хо говорил, ему нравится Марли, потому что его отец тоже был британцем. Я некоторое время занимался каратэ, но я не слишком дисциплинирован, опять запил, потом забил, вернулся в Китай, где услышал про Смайлза и решил вернуться в Англию.
Я знал основы, когда вернулся, но прошло больше года, и только когда меня взяли за нападение на окраине Грейпса, и я влетел на шесть месяцев, я снова вернулся к каратэ. Это была самозащита, по крайней мере, я помогал парню, которого избивали, но копперам было до транды. В тюрьме было очень погано, и порядки кошмарные, но хуже всего оказалась потеря свободы. Для меня это был кошмар. Ребята там держались неплохо, у каждого своя история и своя жизнь, по которой они скучали, но мне скука напрочь сносила башню, я знал, что не могу никуда пойти — подвид клаустрофобии. Стало вдруг так важно сходить в магазин на углу и купить газету. Там, внутри, не хватало места. Что-то во мне разладилось. Я думал, я сломаюсь под приговором ублюдков, которых я всегда ненавидел. Тюрьма тоже стала уроком, и один старик дал мне толчок, который сбросил напряжение. Я начал снова читать о каратэ, заказывать книги в библиотеке, всё хорошенько обдумал, и к освобождению у меня был хороший план. Я никогда не был крутым, не строил свою репутацию, не пудрил нос, ходил в спортзал и держался подальше от тяжёлых наркотиков. И всё перевернулось. Невозможно победить систему, сидя за решёткой, так что я принял игру и влился в поток, но я не сдался, просто сменил методы. Я вспомнил, чему учил меня Хо, и всё сложилось, во мне появилась решимость, какой никогда не было.
Когда меня выпустили, первым делом надо было разобраться с жильём. Я никогда не воровал, но тут подвернулась работа кинуть большую фирму, крупную фармацевтическую кампанию, которую обвиняли в жестоком обращении с животными. Я был уверен, что мы поступаем с ними честно, и вышел из дела с одиннадцатью штуками. Это было простое ограбление, никакого насилия, и это было одноразовое дело. Достаточно, чтобы внести задаток за квартиру, которая никому была не нужна, и начать её чинить. Я начал заниматься каратэ, увлёкся, начал применять стандарты Джона Хо к более брутальным школам. Прошёл классификацию и получил свой чёрный пояс. Я ничего не умел, и провёл немало месяцев в размышлениях, чем зарабатывать на жизнь, и ответ всплыл за неделю до выхода из тюрьмы. Это было так очевидно, я даже расстроился, что не подумал об этом годы назад. Единственное, в чём я разбирался — музыка, в основном, панк, так что мне всего-то надо было использовать свои знания. Это я и сделал.
В голове ещё шумело, когда я вышел из квартиры Сары и пошёл в сверкающее субботнее утро, с её номером телефона в кармане и улыбкой во всю рожу. Жизнь прекрасна, это действительно так, по фиг, что там кто говорит, всё портит только тошнотворная волна коктейля из портера-коки-водки, плещущаяся в животе, хуже чем фирменное блюдо «Чапатти Экспресс», не включённый в меню фарл[32], в два раза сильнее виндалу, такая пища, которая превращает желудок в тяжёлый жирный чан с балти[33].
Мне надо чем-нибудь разбавить то, что внутри, промыть миндалины, левая ноздря онемела, и струйка крови течёт на рубашку. Сара вытолкала меня из дома до того, как её мама должна была привезти Джимми домой, и правильно сделала, ненавижу стоять в холле, когда тебя разглядывают три поколения, а мамашка проверяет, не расстёгнута ли у тебя ширинка. Прямо вижу, как она раскладывает подушки и находит использованный гондон под кроватью. На фиг — на фиг, я лучше свалю.
