Что в пыль затоптаны, на боль и ад? Кто направлял их, чей безумный взгляд Тела и души резать дал им сил? Кто их почистил, смазал, наточил — И бросил испускать кровавый смрад? XXV. Я медленно, но верно шел вперед. Болота, камни, голая земля Безмолвная. Забытые, стоят Иссохшие деревья. Мой приход Не потревожит их. Лишь небосвод Мне бросит вслед свой равнодушный взгляд. XXVI. Здесь – краски скрыты пятнами, и мох, Заплесневелый, ржавый, вековой, Разбитый, издыхающий, гнилой Клочками расстилается у ног. Там – дуб боролся за прощальный вздох, Но смерти проиграл неравный бой. XXVII. И нет конца пути! Тускнеет свет, Ложится в грязный сумрак тишина. В сознании восстала ото сна Тень прошлого. Найду ль я в ней ответ? Она, быть может, лучший даст совет — И сдастся мне проклятая страна. ХХVIII. И, посмотрев вокруг, я осознал, Что как-то вырос. Горный жуткий кряж Схватил меня в кольцо. Опять мираж? Закат померк на склонах серых скал, Исчезла пустошь. Это ль я искал? В тупик завел калека, темный страж. ХХIХ. Не до конца я понял, что меня Бесчестно провели. Кошмарный путь Закончился. Ты можешь отдохнуть, Шептали мне с небес осколки дня. И я, себя и Господа кляня, Не знал, о чем просить, куда свернуть. XXX. Но вдруг, как луч над морем, как маяк, Сверкнула память. Я сошел с ума! Я знаю, где я! Эти два холма, Высокая гора… Дурак! Дурак! Ведь прямо пред тобой – последний знак! Слепец! Твои глаза застила тьма! XXXI. А в центре – Башня… Темный силуэт, Слепые окна, грязный камень, прах… - И мир весь держит на своих плечах, В ней все, что было, будет – сонмы лет, День завтрашний, погасший ночью свет. И тут я понял, что такое страх. XXXII. Не видел? Темнота вокруг? Нет, день Вчерашний снова здесь! Пылает твердь, Холмы взирают сверху – круговерть Багряных туч не дарит больше сень — С их лиц суровых уползает тень. Они мою хотят запомнить смерть. ХХХIII. Не слышал? Но заполнил воздух звук! Зовет в ушах, как колокольный звон. И тысячи забытых мной имен Бросаются ко мне. Движенья рук И глаз, и шепот: «Мы с тобою, друг!» Нахлынули огнем со всех сторон. XXXIV. Они пришли сюда, на склон холмов, Меня направить на последний шаг. Я вижу их. Они – моя душа. Ждет верный рог. Я к вызову готов. И здесь, на перекрестье всех миров, Я протрубил… Иногда я думаю, что написал о книгах цикла «Темная Башня» больше чем о самой Темной Башне. Эти писания включают в себя растущий раз от разу синопсис (или «Краткое содержание») в начале пяти первых томов и послесловия (по большей части совершенно не нужные и, если смотреть на них по прошествии времени, раздражающие) в конце каждого. Майкл Уилен, великолепный художник, который иллюстрировал как первый том, так и этот, последний, показал себя и первоклассным литературным критиком, когда, после прочтения гранок «ТБ-7» высказался в том смысле, и с такой непривычной для слуха прямотой, что довольно таки легкомысленное послесловие, которым я снабдил эту книгу, вносит диссонанс и неуместно. Я прочитал послесловие еще раз и понял, что он прав.
Первая половина этого написанного с добрыми намерениями, но действительно не вяжущегося с предыдущим текстом эссе можно найти в виде вступления в любом из четырех первых томов; она называется «О сути девятнадцати». Я уже подумал о том, чтобы оставить седьмой том безо всякого послесловия: пусть открытие Роланда на вершине Башне станет моим последним словом в этой истории. Но потом понял, что целесообразно затронуть еще один момент, более того, необходимо затронуть. Я говорю о моем присутствии в моей же книге.
У этого литературного приема есть умный научный термин «метареализм». Я его ненавижу. Я ненавижу его претенциозность. Я в этой истории только по одной причине: с какого-то времени знал (сознательно – после написания «Бессонницы» в 1995 г ., подсознательно – временно потеряв след отца Доналда Каллагэна
