– Вот этого-то я и не знаю. Меня глубоко удивляет ясность твоего духа в такую минуту, когда, мне кажется, тебе следовало бы оплакивать свою судьбу, подобно Ахиллесу на берегах Стикса[100], или переносить горе с улыбкой, как учили меня в юности, когда я забавлялся стоицизмом. Но ты не принадлежишь к этой школе, так как только что называл себя глупцом?
– А истинного глупца, не правда ли, не скоро удастся довести до подобного признания? Да будет так! Я безумец, но если Бог приведет нас благополучно в Остию, то почему же мне не предаваться радости?
– А чему тебе радоваться?
– Высшее благо достается безумцу тогда, когда Господь открывает ему его неразумие. А это случается в то время, когда он считает себя мудрейшим из мудрых. Выслушай меня. Четыре месяца тому назад у меня было все, что дорого сердцу: здоровье, почести, имения, друзья. В порыве безумного честолюбия, не слушая настоятельных предостережений моих верных друзей и умнейшего из святых, я рискнул всем. Но жестокий урок доказал мне, что друг, никогда меня не обманывавший, оказался правым.
– Смею спросить, кто этот верный друг?
– Августин из Гиппона.
– Ах, как выиграл бы весь мир, если бы великий диалектик направил свое убедительное красноречие против самого Гераклиана! – воскликнул Рафаэль.
– Он сделал это, но Гераклиан не послушался.
Рафаэль с горечью рассмеялся.
– Ты знаешь наместника?
– Я знаю его лучше, чем бы мне того хотелось!
– Сомневаюсь в твоей проницательности, если ты не сумел открыть много интересного в этом возвышенном характере.
– Почтенный воин, я не сомневаюсь в его высоких качествах, даже в некотором вдохновении. Как удачно был выбран, например, момент, когда он убил своего брата по оружию, Стилихона!
– Тише, тише, – прошептала девушка. – Ты не подозреваешь, какую боль ты причиняешь моему отцу. Он боготворит наместника. Не из честолюбия, как он утверждает, а от излишней преданности он последовал за ним!
– Прости меня. Ради тебя я готов замолчать. – Рафаэль перестал издеваться, и разговор принял иной характер.
Наступила ночь, путешественники были еще далеко от Остии, и положение их становилось все опаснее. Временами волки со своей добычей пересекали им дорогу, словно духи тьмы, и снова скрывались в ночном мраке, щелкая зубами в ответ на ворчание Бран. Иногда среди ночной тишины раздавались громкие, грубые голоса мародеров. Тогда путники останавливались и выжидали.
Но худшее было впереди. Над долиной прокатился шум, похожий на раскаты грома. Путники прислушались. Это был топот приближавшейся конницы. Колонна направлялась к Остии. Что если она захватит путников? Что будет тогда?
– А что если ворота Остии уже заперты и перед ними расположились лагерем императорские войска? – прошептал Рафаэль.
– Бог не оставит нас, – возразила девушка.
Рафаэль не решался лишать ее сладкой надежды, хотя был уверен, что им предстоит много неприятностей и тревог.
Бедная девушка устала; мул едва тащился, и они так медленно продвигались вперед, что колонна должна была перегнать их.
Путники шли вперед, и Рафаэль начал благословлять темноту, дававшую возможность скрыть от девушки овладевшее им отчаяние. Как бы ничего не сознавая, девушка развлекала старика-отца веселой, милой болтовней.
Судьба преследовала ее. Она случайно наткнулась на острый камень и со стоном упала на землю. Рафаэль приподнял ее, но девушка, напрасно пытаясь встать на ноги, опять бессильно упала.
– Я ожидал этого! – тихим, торжественным голосом сказал старик. – Выслушай меня! Кто бы ты ни был – еврей, христианин или философ, – все равно. Я вижу, что Бог наградил тебя добрым сердцем, и я могу довериться тебе. Твоему попечению поручаю эту девушку, – она, так же как и я, твоя собственность по праву войны. Посади ее на мула и уезжай поскорее прочь отсюда. Куда – безразлично… Бог вездесущ! Он поступит с тобой так, как ты поступишь с моей дочерью. Старому, обесчещенному солдату осталось только одно – смерть.
Он хотел встать, но пошатнулся в седле и склонился на шею мула. Рафаэль и молодая девушка успели подхватить его.
– Отец! Отец! Это невозможно! Это жестоко! О, неужели ты думаешь, что я оставлю тебя? Разве я не последовала за тобой из Африки даже вопреки твоей воле? Неужели же теперь я покину тебя?
– Дочь моя, я тебе приказываю.
Девушка упала на землю и горько зарыдала.
– Вижу, мне придется обойтись без вашей помощи – произнес старик, опускаясь с мула. – Уважение к отцу утрачивается с годами, особенно в минуту унижения.
Девушка продолжала плакать. Рафаэль не мог смеяться. Весь запас его остроумия истощился, и он старался убедит себя, что вся эта странная история нисколько его не касается.
– Я готов служить вам обоим, – сказал он наконец, – только прошу вас, решайте скорее. Но, клянусь адом, кажется, вопрос будет решен помимо вашей воли!
При этих словах послышался звон лат и тяжелый топот коней, приблизившихся к путникам.
