Виктория – так звали девушку – вскочила на ноги: слабость и боль исчезли без следа.
– Отца еще можно спасти. Перенеси его вон за те кусты, – торопливо сказала она Рафаэлю. – Подними его скорее, а я побегу вперед, навстречу к ним. Моя смерть задержит их, и ты успеешь скрыть отца!
– Смерть! – воскликнул Рафаэль, схватив ее за руку. – Если бы это грозило только смертью…
– Бог не оставит нас! – спокойно возразила девушка, поднося палец к губам.
Вырвавшись из рук еврея, Виктория исчезла во мраке ночи. Отец хотел последовать за ней, но со стоном упал на землю. Рафаэль приподнял его, чтобы перенести за живую изгородь, но колени у него подкосились и силы оставили его. Между тем топот конницы приближался. Внезапно сверкнувший среди тьмы луч месяца озарил фигуру Виктории, остановившейся с протянутыми вперед руками. С ног до головы обливало ее яркое сияние, а может быть это были только слезы, застилавшие ему глаза…
Звуки все приближались. Раздался стук и грохот копыт по дороге. Отряд остановился. Рафаэль отвернулся и закрыл глаза.
– Кто ты? – услыхал молодой еврей чей-то грубый голос.
Тихий голос звучал так ясно и спокойно, что каждый слог звенел в ушах Эбен-Эзры.
Пронесся радостный возглас, крик, потом беспорядочный шум многочисленных голосов. Рафаэль невольно поднял глаза и увидел, что один из всадников соскочил с лошади и сжимает Викторию в объятиях.
Сердце Рафаэля, дремавшее столько лет, мучительно затрепетало и, выхватив кинжал, он бросился в толпу.
– Негодяи! Адские псы! Пусть она лучше умрет! – и в руках Рафаэля сверкнул блестящий клинок. Он занес его над головой Виктории.
Кто-то оттолкнул еврея. Ошеломленный, почти утративши сознание, он снова поднялся и с энергией безумного отчаяния бросился вперед.
Его обхватили нежные руки – руки Виктории!
– Спасите его! Пощадите! Это он, он нас спас! А это – мой брат! Мы теперь в безопасности! Пожалейте собаку, она спасла моего отца!
– Мы, очевидно, не поняли друг друга, – произнес молодой трибун голосом, дрожащим от неожиданной радости – Где мой отец?
– Шагах в пятидесяти отсюда, Назад, Бран! Смирно!
Рафаэль очутился на сильном боевом коне, трибун посадил Викторию перед собой на седло. Двое солдат поддерживали префекта, сидевшего на муле, и подбадривали упрямое животное, похлопывая его по бокам. Остальные солдаты окружили своего предводителя, благословляя его.
– Так вы, значит, знали, где нас найти? – спросила Виктория.
– Некоторым из солдат это было известно. Вчера, когда мы занимали нашу позицию, отец указал эту тропинку, сказав, что, быть может, она пригодится. Так оно и оказалось.
– Но мне сказали, что тебя захватили в плен! О Боже! Какие муки я вынесла из-за тебя!
– Неразумное дитя! Могла ли ты предположить, что сын твоего отца попадет живым в руки неприятеля?
Глава XIV
УТЕСЫ СИРЕН[101]
Четыре месяца быстро промелькнули для Ипатии и Филимона на среди трудов и занятий. Здоровый, увлекающийся юноша превратился в бледного, задумчивого ученика, подавленного тягостными мыслями и мучительными воспоминаниями.
За это время, благодаря совместному умственному труду, Ипатией и Филимоном возникла серьезная и вместе с тем нежная дружба, какая бывает между мужчиной и женщиной, если они взаимно уважают друг друга. Снисходительная, почти материнская любовь определяла отношение Ипатии к молодому монаху. Польщенная глубоким, почти фанатическим вниманием Филимона Ипатия убедила отца выделить юноше место в библиотеке среди молодых людей, занимавшихся изучением популярных в то время писателей.
Первое время Ипатия видела Филимона довольно редко, гораздо реже, чем бы ей хотелось. Она боялась злословия как со стороны язычников, так и со стороны христиан, и ограничивалась лишь тем, что ежедневно расспрашивала отца об успехах юноши.
Но постепенно влечение язычницы к монаху усилилось, и, желая видеть юношу возле себя, Ипатия поручила ему переписывать выбранные ею рукописи. Прочитав его работу, девушка возвращала переписанные листы с собственноручными поправками, и Филимон хранил их, как драгоценный знак отличия.
Проходя мимо юноши, сидевшего в саду музея над какой-нибудь книгой, Ипатия иногда с ласковой улыбкой приглашала его присоединиться к толпе щеголей, окружавших ее, когда она прогуливалась вместе с отцом. Случалось, что она звала его в одну из уединенных беседок, где они подолгу беседовали наедине. Случайно брошенная фраза, ласковый взгляд – все это, несмотря на горделивую сдержанность Ипатии, заставляло думать, что Филимон внушает ей больший интерес, чем прочие ученики, и что в нем она чувствует честную и восприимчивую душу, способную понимать ее.
Трудно жить на свете, не имея хлеба насущного. В течение первого месяца Филимону не раз приходилось бы ложиться спать голодным, если бы о нем не заботился его великодушный хозяин. Маленький человек и слышать не хотел, чтобы молодой монах занимался тяжелой работой. Носильщик наотрез отказывался от платы за комнату, а что касается пропитания, говорил он, то это пустяки. Ему придется немного побольше работать, и они будут оба сыты весь день. В конце концов, если Филимон захочет, то успеет рассчитаться с ним, когда сделается великим софистом. А это неминуемо должно случиться рано или поздно, – с убеждением повторял Евдемон.
Как-то вечером, спустя несколько дней после поступления Филимона в число учеников Теона, юноша с удивлением нашел блестящий золотой на окне своего чердака. На следующее утро он показал странную
