— Голова кружится, — пробормотал я.
Он толкнул меня в амбар, и я, словно меня не держали ноги, ввалился в дверь. За обедом я сунул себе в рот пару кусочков могильных колпачков, которые ухитрился собрать. Какое нужно количество, я не знал, приходилось полагаться на удачу.
Результат наступил быстро. Через несколько минут меня прошиб холодный пот, в желудке начались колики, собственная голова казалась мне обширной пещерой, в которой блуждало гулкое эхо. Внезапно я потерял сознание. Очнулся я очень скоро, рядом был Роджер, он тряс меня за плечи. Губы его шевелились, но я ничего не разбирал из-за гула в ушах, похожего на шум воды. Язык во рту, как тяжелый камень, едва ворочался, говорить было невозможно. Роджер призвал на помощь Квигга как обладателя высших медицинских познаний, тот выхватил меня из рук своего сынка и дважды ударил по лицу. Когда он убедился, что терапевтического действия это не оказало, лицо его налилось яростью. Словно сквозь красный туман я увидел Пола. Шум воды немного стих, и я услышал странно искаженный голос:
— Пожалуйста, сэр, это, наверное, ирландская горячка. От нее умерла одна девушка у нас дома, начиналось так же.
Квигг тотчас меня выпустил, и я упал на землю.
— Отведите его в лазарет, — выдохнул он. — Чтоб ему.
Меня подхватили и понесли, потом стало темно, и больше я почти ничего не помню. Всплывают в памяти только следы жутких страхов и жестоких страданий, а иногда и странная радость. Как долго я лежал в бреду, сказать трудно; возможно, ту ночь, следующий день и еще одну ночь. Но день, а то и два могли выпасть из расчета.
Верно лишь то, что однажды утром я проснулся на рассвете и почувствовал себя совершенно здоровым, только очень слабым и голодным. Я лежал на соломенной подстилке, рядом различались в слабом свете большой кувшин с водой и пять или шесть картофелин. На мне была накидка, сверху лежало рваное и грязное одеяло, но, даже укутавшись плотнее и зарывшись в солому, я не мог согреться. Приблизительно через час я услышал, как сажают на цепь собак, а затем кто-то приблизился к сараю и я начал метаться и стонать. Сквозь полузакрытые веки я различил посетителя, который, глянув поверх дверцы, бросил внутрь две картофелины, счел свой долг перед больным исполненным и удалился. Я выпил много воды, но к картофелю, несмотря на голод, едва прикоснулся, чтобы его исчезновение не было замечено. Когда воцарилась тишина, я начал шарить по слепой, то есть обращенной в сторону от фермы и амбара, стене в поисках плохо закрепленной доски. Найдя подходящую, я принялся за работу, но без инструментов она шла медленно, тем более что приходилось часто останавливаться и прислушиваться, не идет ли кто. Об этом я тоже не забывал.
К полудню мне почти удалось оторвать доску, но тут со стороны двора послышались тихие шаги. Я тут же лег и притворился больным. Глядя из-под век, я видел, как поверх двери в сарайчик заглянул Роджер.
Понаблюдав немного, он пошел прочь, теперь уже громко топая.
К позднему вечеру я достаточно расшатал доску и уверился, что смогу быстро ее вытащить. Зная, что в нужную минуту действовать придется мгновенно, я постарался предусмотреть все случайности. Квигги, вероятно, проверят меня с наступлением сумерек, либо до того, как принесут обед и запрут амбар, либо после, так как последнее, что они сделают это выпустят собак. В моем распоряжении будет промежуток от проверки до появления во дворе собак; если я выйду позднее, они разорвут меня в клочья.
При первой возможности я должен собрать картофелины и оторвать доску. Потом ее нужно будет вернуть на место, иначе собаки заберутся в сарайчик, начнут лаять, Квигги всполошатся, пустятся в погоню и настигнут меня раньше, чем я успею пройти хотя бы полмили. Закрепив доску, я должен буду — за сараем, чтобы не увидели Квигги, — перелезть через стенку, пока собаки остаются на цепи.
Далее нужно будет пойти по дороге или напрямик. Над этим я раздумывал часами и наконец остановился на последней возможности, рассчитав, что бегство мое, если все пойдет по плану, обнаружат часов через восемь или десять, а за это время я пройду торфяники и доберусь до низинных земель, где, среди деревень и ферм, буду в относительной безопасности. Решило дело то соображение, что по пересеченной местности мои преследователи смогут передвигаться не намного быстрее меня, на дороге же их преимущество будет огромным. Погода (за холодным сухим днем должна была последовать такая же ночь) благоприятствовала погоне с собаками, но и моему бегству тоже, так как даже в отсутствие луны небо будет ясным и в свете звезд я не собьюсь с пути. Умея находить Полярную звезду, я не сомневался, что смогу ориентироваться по звездному небу. Я замыслил отправиться прямо на юг; пусть это очевидное решение, но петлять, обманывая погоню, бесполезно: собаки легко обнаружат мой след. Кроме того, на севере лежали неприютные земли, на юге же, не так уж далеко, располагались деревни и городки.
В оставшиеся часы я вновь и вновь прокручивал в голове все свои будущие шаги, чтобы в дальнейшем действовать автоматически; подготовил рубашку и курточку, чтобы унести в них картошку, и научился собирать ее в считанные секунды. Сгустились сумерки, и я услышал, как мальчики возвращались с работы. Через щели в досках я наблюдал, как они зашли в амбар, как Квигги принесли им обед. Наконец Квигги вышли, с фонарями в руках (было уже темно) и заперли амбар. Что, если они не станут меня проверять, а сразу спустят собак? Они как будто совещались, и, вопреки своему плану, я почти решился начать побег сразу. Но тут один фонарь отделился от остальных и двинулся в мою сторону. Я проворно лег на пол и прикрыл глаза. Фонарь показался над дверью, рядом со мной на солому шлепнулись две картофелины. Как только фонарь скрылся, я вскочил, собрал картофель и спрятал в рубашку, как можно тише оторвал расшатанную доску и шагнул во двор. Собаки залаяли чаще — это значило, что скоро их спустят с цепи. Сердце в груди запрыгало, инстинкт подталкивал бежать, но я заставил себя понадежней втиснуть доску на место. Потом я побежал к стенке и начал карабкаться. Ограда, как обычно в этих краях, была сделана из больших камней, опора для рук и ног имелась, и все же задача оказалась труднее, чем я думал, потому что мне не хватало сил и мешали картофелины за пазухой. Добравшись до вершины, я успел потерять три или четыре штуки, но спуститься не решился: разглядеть мой силуэт на фоне усыпанного звездами неба мешал только амбар, расположенный между мною и фермерским домом.
Когда я начал спускаться, у меня закружилась голова; цепляясь за камни, я мог бы содрать себе кожу, поэтому я предпочел упасть. К моему ужасу, падать пришлось с большей высоты, чем я рассчитывал: вдоль ограды шла канава, о существовании которой я не догадывался, и, соответственно, приземлился я тяжело и неловко.
Я ободрал коленку, поцарапал голень и подвернул лодыжку, но серьезных повреждений не получил. Однако раздумывать об этом было некогда, так как по ту сторону ограды забегали собаки. Их, вероятно, привлек звук моего падения; оставалось рассчитывать на то, что у их хозяина слух не такой тонкий. По звукам, доносившимся из-за стены, я понял, что собаки нашли картошку и набросились на нее. Слава богу, они уничтожали улики, вместо того чтобы доставить их Квиггу! Я старался дышать как можно тише, собаки тявкнули пару раз и унеслись в другой конец двора.
Когда я встал и наступил на правую ногу, лодыжку пронзило болью. Стало ясно, что пересечь торфяники мне не удастся, я не смогу карабкаться на пригорки и перепрыгивать через рвы. Я поспешно захромал к боковой дороге, которая вела к основной, и, добравшись туда, двинулся вдоль нее. Я постоянно оглядывался; вблизи вершины пригорка мне вздумалось — в последний, как я надеялся, раз — посмотреть на ферму. В двух верхних окошках светились огоньки, но один из них тут же погас. Временами взлаивали собаки, но в остальном на залитой светом звезд ферме все было спокойно, и я поспешил вперед. Вскоре передо мной неясно заблестела большая дорога. Я улучил момент, чтобы сунуть в рот картофелину, повернул налево, к югу, и зашагал настолько быстро, насколько позволяла подвернутая нога.
Окружающая местность показалась бы красивой, если бы не была такой неприветливой. Подвернутая нога сильно затрудняла передвижение и — что очень меня беспокоило — с каждым шагом все больше болела. Требовалась какая-нибудь палка, чтобы на нее опираться, но в безлесной местности на такую находку нельзя было рассчитывать.
Я хромал больше часа, не встретив ничего, кроме боковых съездов к трем фермам, строения которых виднелись в стороне от главной дороги; шаги мои замедлялись из-за усиливавшейся боли в ноге. Других домов мне не попадалось, равно и перекрестков и хоть каких-нибудь перемен в невыразительном ландшафте. Но затем, в паре миль впереди, вспыхнул и стал приближаться огонек; поскольку я решил прятаться от встречных повозок (на случай, если мои преследователи будут расспрашивать кучеров),
