Спал я плохо, утром за завтраком держался холодно, молчал и не глядел на матушку. Но когда наши взгляды случайно встретились, я увидел, что глаза у нее красные. Не знаю, кого из нас прорвало первым, но оба мы заплакали и, смеясь и рыдая, обнялись. Но даже держа ее в объятиях, я чувствовал, что застывшая частица моей души не до конца оттаяла.
Когда мы вернулись в общую комнату и сели, матушка спросила:
— И что же нам делать, Джонни?
— Наверное, нужно последовать совету мистера Сансью, а то потеряем еще больше.
— Думаю, ты прав, — кивнула она, и мы вернулись к письму:
«Чтобы привлечь эту сумму, мы заключили соглашение с весьма надежным маклерским домом, согласно которому вы можете акцептовать вексель сроком на шесть месяцев. Это означает, что сейчас вы получаете пятьсот фунтов, а вернуть эту сумму, с процентами, обязуетесь через шесть месяцев, когда компания упрочит свои позиции. Соответствующий документ (гербовый сбор оплачен) мы вкладываем в письмо, чтобы вы подписали его в присутствии свидетеля».
— У меня почти ничего не осталось, — вздохнула матушка. — Как мы проживем эти полгода, просто не знаю.
— Больше мы не сможем держать Биссетт, правда? — осторожно спросил я, но она покачала головой. — Тогда можно я приглашу ее сюда, чтобы засвидетельствовала подпись, а потом ты ей все объяснишь?
— Да, наверное, так мне и нужно сделать.
Я позвал Биссетт из кухни, где готовился хлеб. Она ушла, отряхивая о передник испачканные мукой руки, а я остался поговорить со Сьюки.
— Слышали, мастер Джон, общинные земли закрывают? - Спросила она, вымешивая тесто.
— Кто?
— Мампси, кто же еще. С нами говорил мистер Ассиндер и втолковывал, что для нас так даже лучше: теперь мы получим каждый по своему куску земли.
— Хорошо, надеюсь, он окажется прав.
Сьюки водрузила тесто на верх печи и прикрыла его салфеткой.
Тут отворилась дверь и вошла матушка.
— Идите оба немедленно в общую комнату, — сердито сказала она.
Удивленно переглянувшись, мы последовали за ней. В общей комнате мы обнаружили Биссетт, с торжественным видом сидевшую на софе. Матушка уселась рядом, мы со Сьюки остановились напротив.
— Ну, Джонни, — начала матушка, — я знаю, ты всегда говоришь правду. Сьюки когда-нибудь брала тебя в такие места, куда тебе нельзя было ходить?
У меня мелькнула мысль о Хафеме, и, чтобы отвлечь внимание от этого случая, я решительно ответил:
— Да, несколько раз она брала меня в дом своей матери.
— Как я и говорила, мэм, — пробормотала Биссетт.
— А не видел ли ты, чтобы она давала домашним еду, взятую отсюда?
— Ну, — заколебался я, — однажды, но это были объедки.
— Все равно это кража, — ввернула Биссетт. — Она может питаться здесь, это часть ее жалованья. Но, думается мне, из кладовой исчезали не только объедки.
— Что из этого правда, Сьюзен? — спросила матушка.
Сьюки расплакалась.
— Я брала еду домой, мэм, но только из своей порции. Мне было позволено оставлять себе спитой чай, овсянку, кофейную гущу и золу.
— Кто это позволил? — спросила Биссетт.
— Миссис Белфлауэр всегда позволяла.
— На нее уже поздно кивать.
— И часто я не доедала свою порцию, чтобы забрать домой остатки.
— Хорошо, Сьюзен, но ты должна была спросить меня, ты ведь знаешь? В любом случае это очень плохо — брать то, что тебе не принадлежит.
— Хафем, мэм, — шепнула, к моему ужасу, Биссетт.
Сьюки внезапно зарделась.
Матушка обратилась ко мне:
— А теперь, сыночек, водила ли тебя Сьюки в другие места, где тебе не положено бывать?
Я заколебался, но, видя на лице Биссетт торжество и напряженное ожидание, признался:
— Однажды мы ходили в Хафем.
— Я говорила вам, мэм! — воскликнула Биссетт.
— Теперь, Джонни, пусть это было давным-давно и ты был очень маленьким, но, пожалуйста, припомни, случалось ли тебе там с кем-нибудь разговаривать.
Сьюки смотрела испуганно, и я подумал, что произойдет с ее семьей, если она потеряет работу. В конце концов, в том, что я беседовал с Генриеттой, не было ее вины.
— Нет, не помню.
Говоря, я скосил глаза на Биссетт, и меня поразил ее взгляд: удивленный, подозрительный, полный подавленного возмущения и не знаю чего еще. Она как будто знала, что я лгу. Но откуда?
— Не помнишь? — настаивала матушка.
— Помню, что не разговаривал, — ответил я.
Матушка, судя по всему, испытала облегчение.
— Так вот, Сьюки… — начала она.
— Твердость, мэм, — вполголоса подсказала Биссетт.
— Знаешь, Сьюзен, ты обманула мое доверие, а поскольку мне только что пришли плохие новости о деньгах, боюсь, мне придется тебя рассчитать.
— Но они живут только тем, что она приносит, — возроптал я.
— Видите, мэм? — подхватила Биссетт. — Вы кормили из своих запасов всю семью. Не удивительно, что мы с трудом сводили концы с концами и только и делали, что спрашивали друг друга, куда деваются деньги!
— Вы были очень добры ко мне, мэм, — всхлипнула Сьюки. — я не должна была так поступать, это было нехорошо.
— Поди собери вещи, — распорядилась Биссетт. — И, прежде чем ты уйдешь, я проверю все, что ты возьмешь с собой.
— Не думаю, что в этом есть нужда, — пробормотала матушка, но Биссетт смерила ее строгим взглядом, и она смолкла.
Сьюки накинула на лицо фартук и выбежала из комнаты.
— Но, Биссетт, — продолжила матушка, очевидно расстроенная предыдущей сценой, — даже за вычетом жалованья Сьюки, у меня теперь не остается денег, чтобы оплачивать ваши услуги.
— Не заботьтесь о моем жалованье. Так или иначе, я от вас никуда не уйду. Даже если вы сможете платить мне не больше, чем платили Сьюки.
Меня удивил ответ Биссетт, в особенности же то, что она таким образом поставила себя на одну доску с презираемой прислугой.
Матушка крепко ее обняла.
— О Биссетт, вы настоящий друг!
— Я знаю свой долг, — строго заключила Биссетт, стоя как камень и не отвечая на объятие матушки.
Ее глаза встретились с моими над плечом матушки.
— Как вы все прознали о Сьюки? — спросил я. — Прошли уже годы, с тех пор как мы ходили в Хафем.
