яблоневое полено, целительница села прямее и стала смотреть, как оно расцветает гирляндой алых цветов. В пламени она найдет ответы. И когда пламя охватило яблоневое дерево и обняло его малиновыми и оранжевыми руками, она стала думать об истерзанном человеке и странной руке, которую он вез. Да, она сказала великану правду: она узнает, когда преследователи будут возвращаться. Она увидит это в дыму и огне.
– Сосна, – фыркнул следопыт, коренастый баварец, служивший при собственном охотничьем доме Генриха, передавая ему фляжку. – Мы часто мажем ею сук, чтобы к ним до срока не лезли кобели. А потом мы ее смываем, оставляя совсем чуть-чуть. Они ее обожают.
Поскольку отряд преследователей нуждался в отдыхе, а Фенрир не замедлял бега, пса настигли только на закате следующего дня. Две гончие подобрались к нему в зарослях кустарника, где он спал, и поплатились за это жизнью. При этом они стащили у него с ошейника фляжку, а потом Фенрир бежал от превосходящего численностью противника.
Генрих выругался:
– Значит, мы все время ехали по ложному следу?
– Да. Кто-то помог им нас провести, – хмыкнул его соотечественник, отодвигаясь за пределы досягаемости своего командира.
Хотя правая рука Генриха была на перевязи, левая могла нанести не менее жестокий удар.
Генрих шагнул было к виновнику своей очередной неудачи, но эти слова его остановили.
– Им кто-то помог? Конечно. Они не смогли бы увезти его намного дальше. Пленник был едва жив. – Он несколько секунд ходил взад и вперед. – Они где-то спрятались. Позади. Ты, – он ткнул пальцем в одного из своих людей, – немедленно вернешься в Виттенберг. Ты должен встретить архиепископа уже в дороге. Мы будем ждать его на перекрестке дорог у того места, где мы въехали в лес. А вы, отребье, в седла! Едем.
Солдаты, которым удалось поспать считанные часы, надеялись на отдых. Однако они знали, что перечить или ворчать нельзя. Следопыт, будучи не лишен хитрости, знал, как задать очевидный вопрос:
– Хозяин, лес-то позади нас большой. Как мы узнаем, где начать искать?
Генрих презрительно усмехнулся:
– А еще называешься следопытом! Мы ищем знак. Очень ясный. – Он посмотрел на фляжку, а потом ударил ее о ствол дерева, разбив ее на куски. Собаки заскулили, пытаясь спрятаться от сильного, неотвязного запаха сосны. – Когда твои гончие снова начнут вести себя так, мы поймем, что приехали.
Генрих прыгнул в седло и вдавил пятки в бока лошади. Та сразу перешла на галоп, и его солдаты, ворча вслед удаляющейся спине, поехали за ним.
Как это ни странно, первым из трех проснулся Жан. Пробуждение не было трудным: ему не пришлось карабкаться из глубин и вырываться из объятий вязкого моря видений. Насколько он мог вспомнить, он ничего не видел во сне. Его не тревожили иллюзии, в которых бы его преследовали враги, реальные или вымышленные. Его не пробудили какие-то звуки. И дело было не в том, что он больше не мог бы спать: какая-то часть его существа не хотела просыпаться. Она пыталась закрыться от мира, сдвинув занавеси ресниц. Но нечто властно требовало, чтобы он проснулся.
Он стал искать ее, как только его веки разомкнулись, – и сразу же увидел, словно кто-то предусмотрительно положил ее так, чтобы первый же его взгляд упал именно на нее. Она лежала на подушке подле его постели из лапника, выжидающе расправив пальцы. И именно это сразу же по пробуждении убедило его в том, что случившееся – не часть утешительной грезы из тех, какие Господь порой посылает мученикам. Будь греза нереальной, то рядом бы оказалась вся Анна. Она стала бы говорить с ним так, как разговаривала в темнице, – утешая и успокаивая. А сейчас рядом лежала только рука.
Тут оказалась и еще одна женщина. Живая, настоящая женщина. Она сидела за столом и тихо напевала, растирая высушенные травы в ступке, а потом высыпая их в котелок, который тихо булькал на огне. Красивая, несмотря на немалый возраст, статная и грациозная. Она протянула руку назад, откинула длинную косу, свисающую вдоль спины, и, положив ладонь на поясницу, стала ее растирать, потягиваясь.
Жан наблюдал за ней, пока она не почувствовала его взгляд. И в тот же миг она отложила черпак, которым мешала отвар в котелке, и подошла к нему, чтобы положить одну руку ему на лоб, а вторую – на сердце.
– Как ты, сынок? – спросила Ханна.
– Хорошо, – ответил он. – Только пахну немного странно.
Она улыбнулась:
– Ты пахнешь гораздо лучше, чем тогда, когда только ко мне попал. По-моему, теперь все яды перешли из твоего тела в мои повязки.
Ханна отошла к очагу, налила в чашку отвара, который помешивала над огнем, и стала смотреть, как Жан медленно пьет, неловко удерживая чашку теми пальцами, которые остались не сломанными и не были зафиксированы на щепках.
– Он снова заставит меня заснуть? – спросил Жан, вдыхая ароматный пар.
– А ты хотел бы? – ответила она.
– Увы…
Продолжать не было нужды.
– Не заставит. Но он даст тебе силы бодрствовать.
– В этом случае, – он допил отвар, – еще, пожалуйста.
Женщина налила чашку и себе, и несколько минут они уютно молчали и медленно пили. Наконец Ханна сказала:
– Я не хочу выпытывать лишнее, сынок. Но эта рука… Ты собираешься делать с ней Божье дело?
