себя по губам, извиняющимся взглядом посмотрев на Мэдди.
Дикий крик удалялся. Кузен Эдвардс стал знакомить Мэдди сначала с пациентам, а затем с санитарами. Он делал записи в своей книге и протягивал ее Мэдди, чтобы она могла познакомиться с некоторыми особенностями больных.
— Мисс Сусанна. Больна меланхолией, — сказал он. — Состояние тяжелое. Как вы себя чувствуете сегодня, мисс Сусанна?
— Хорошо, — сказала девушка бесстрастно.
— Вы поете?
— Нет, спасибо, доктор.
«Ум, заполненный опасными предчувствиями, — читала Мэдди. — Плохой аппетит, беспокойный сон. Разговоры о самоубийстве, были попытки утопиться. В прошлом жила хорошо и счастливо. Меланхолия последовала за нарушениями в менструальном цикле. Причина — перенапряжение умственной деятельности: учеба и другие интеллектуальные занятия».
Он улыбнулся, похлопал мисс Сусанну по плечу, и они с Мэдди пошли дальше.
Миссис Хамфри, страдала от деменции и прогрессивной идиотии. Леди приветливо улыбнулась и спросила, не принадлежит ли она к семье Каннингемов.
— Нет, — ответила Мэдди. — Я Архимедия Тиммс.
— Я видела вас в Индии, — миссис Хамфри разговаривала голосом обиженного ребенка. — Вы забрали мою одежду.
— Нет. Вы… ошибаетесь.
— В полседьмого, — миссис Хамфри кивнула. — Будут шляпы.
«Не узнает мужа или детей, — читала Мэдди в книге доктора. — Деменция и прогрессивная детериорация интеллекта вызвана климактерическими расстройствами».
— Пожалуйста, отведите миссис Хамфри в ее комнату, — обратился доктор к санитарке, слегка нахмурившись. — Должен просить вас повнимательнее относиться к проблемам гигиены.
Как догадалась Мэдди, пациенты в гостиной представляли собой наиболее послушную часть обитателей Блайтдейла. Мастер Филипп ощущал себя заброшенным, вся пища казалась ему странной на вкус. Он смеялся тогда, когда слышал что-нибудь грустное, потому что иначе начинал сильно переживать. Леди Эммалина настаивала на своем сиротстве, уверяя, что она потеряла родителей, поскольку тех казнили на гильотине. Когда кузен Эдвардс вежливо напомнил леди, что ее родители — лорд и леди Кеткарт очень даже здоровы и проживают в Лейсестершире, она проинформировала собравшихся, что у нее исчез пупок, как будто это подтверждало ее предыдущее заявление.
За исключением находившихся в гостиной, другие пациенты содержались в комнатах за двойными дверьми, сделанными из твердых пород дерева и железных решеток. Мебели там не было, если не считать кровати для пациента и раскладушки для санитара.
Мэдди прочла в книге: «Мания опасная и разрушительная, стремление все крушить, вызванное чрезмерным увлечением религией».
В другом случае: «Неистовая эпилепсия, все время приходится обуздывать».
В третьем случае: «Деменция, непонятная речь, галлюцинации, недержание, атрофия чувств».
И даже с этими пациентами кузен Эдвардс разговаривал лично и повторял Мэдди преимущества правильного режима, хорошей пищи и дисциплины для восстановления самоконтроля и отвлечения больного ума от нездоровых мыслей.
Мэдди пыталась верить ему. Она старалась принять обыденный тон доктора и оптимистический юмор, но, честно говоря, ей очень хотелось уехать, лечь на свою кровать в Челси и плакать, вспоминая об этих несчастных. Мэдди думала о себе как о сильной, мужественной женщине, опытной сиделке, но то, что она увидела за день пребывания в Блайтдейл Холле, вынести казалось невозможным.
— А… мы бреемся, — Кузен Эдвардс, посмотрел сквозь решетку, заменявшую дверь в комнату, где содержались наиболее опасные пациенты. Он помедлил, прежде чем дотронуться до замка и, склонившись к Мэдди, прошептал: — Один из наиболее трагических случаев.
Мэдди поджала губы, мысленно желая, чтобы доктор Эдвардс ничего больше не говорил. Ей стало неприятно знакомиться с обитателями сумасшедшего дома.
— Добрый день, — доктор вошел в комнату. — Приветствую вас, сэр. Как поживаете?
Пациент ничего не ответил, а санитар сказал:
— Не такой уж плохой день, доктор. Не такой уж плохой.
Мэдди в конце концов заставила себя войти и поднять голову. Дородный санитар правил бритву на ремне. Коротко стриженный, он напоминал призового боксера. В нескольких футах от него, в светлых брюках и белой рубашке без рукавов, стоял мужчина и смотрел в окно, положив одну руку на спинку кровати.
— Друг мой, — Мэдди заставила себя произнести приветствие, стараясь говорить самым нормальным тоном.
Неожиданно мужчина повернулся к ней. Его голубые глаза горели, темные волосы спадали на лоб. Он был похож на пойманного и связанного пирата после битвы в бухте.
Мэдди лишилась дара речи.
Он молча смотрел на нее. Никаких эмоций.
— Это он, — прошептала Мэдди.
Он слегка опустил лицо, глядя на нее из-под ресниц. Гнев, страсть, все это было написано на его лице. Челюсти сжаты, несвязанная рука размахивала из стороны в сторону.
— Не можешь меня вспомнить? — настойчиво спросила она. — Я Мэдди Тиммс. Архимедия Тиммс.
— О, так вы знакомы? — спросил с удивлением кузен Эдвардс.
Мэдди отвернулась.
— Ну да, папа и я… Это герцог Жерво, разве не так?
— Ну, ну. Действительно, так и есть. Мистер Кристиан приехал к нам погостить.
Мистер Кристиан смотрел на кузена Эдвардса такими глазами, будто хотел разорвать ему горло голыми руками.
Кузен улыбнулся пациенту.
— Какое приятное совпадение. — Он жестом указал на Мэдди. — Вы узнаете мисс Тиммс, мистер Кристиан?
Жерво перевел взгляд с кузена Эдвардса на Мэдди, потом снова на доктора. Потом он отвернулся к окну и уперся головой в решетку.
— Он мало что понимает, — пояснил кузен Эдвардс. — Разум двухлетнего ребенка. Как я говорил, болезни предшествовала целая история моральной нечистоплотности, неожиданно выродившаяся в деменцию. И мания. Целых два дня он был в бессознательном состоянии. А ранее в коме. Все признаки жизни были настолько подавлены, что его считали мертвым.
— Да, — тихо произнесла Мэдди. — Значит… мы думали… его убили…
— История, между прочим, очень интересная. Совершенно конфиденциально, конечно. Ты не должна делать наш разговор предметом широкой огласки. Но для нашего пациента болезнь началась с дела чести, которое разрешалось дуэлью на пистолетах. Он не был ранен, но переживания и эмоции вызвали у него тяжелейший припадок. Доктор объявил его мертвым и приказал вынести тело, но собаки герцога не подпустили к нему санитаров из морга. — Кузен Эдвардс покачал головой. — Все сначала подумали, что собаки просто вели себя странно. Но через какое-то мгновение у герцога появились признаки жизни. Появилось сердцебиение, пульс. Он пришел в сознание, остался в состоянии маниакальной идиотии. — Кузен Эдвардс сделал пометку в своей книге, посмотрел задумчиво на Жерво и написал что-то еще. Потом звучно захлопнул книгу и передал ее Мэдди. — Конечно, ты знаешь, что отсутствие моральных дисциплин приводит разум к иррациональности. Он не говорит, руководствуется примитивными эмоциями. Обычные явления в таких случаях, когда первоначальные основания пропадают и извращаются. Здесь нарушения, потеря морального смысла, что развило первобытные инстинкты и желания, закончившиеся нарушением прежних культурных привычек. Физически же он вполне силен. Правду я говорю, Ларкин?
Санитар утвердительно хмыкнул.
— Ага, так и есть. Размахивает правой рукой. Левую я привязал. — Он положил бритву.
— Давать минимум возможностей для движений, — распорядился кузен Эдвардс, кивнув. — Физически
