Избранные стихи из всех книг

Достаточно вспомнить хотя бы одно его, вероятно, самое популярное в шестидесятых годах XX века, стихотворение:

Если я заболею, к врачам обращаться не стану.
Обращаюсь к друзьям (не сочтите, что это в бреду):
Постелите мне степь, занавесьте мне окна туманом,
В изголовье поставьте ночную звезду.
Я ходил напролом. Я не слыл недотрогой…

и т. д.

А вот — другое поколение. Приведу тут полностью стихотворение из первой книжки стихов фронтового врача, двадцатипятилетнего Семена Ботвинника, изданной в 1947 году, и, понятно, разруганной в дым советской критикой:

Чугунные цепи скрипят на мосту.
Последний гудок замирает в порту.
Уходит река в темноту…

Но ты побывай на свету и во мгле.
Шинель поноси, походи по земле.
В огне обгори. И тогда

Услышишь, как цепи скрипят на мосту,
Как долго гудок замирает в порту.
Как плещет о камни вода…

Или такой отрывок из открывающего эту книжку стихотворения:

…И у нас не дрожала в бою рука,
А о смерти думать не надо.
Биография наша как штык коротка
И проста она, как баллада.

Не хочу, чтоб земля была мне легка.
Пусть качает меня, как качала,
Биография наша как штык коротка,
Но ведь это только начало!

Даже крикливый Михаил Светлов, с его «Каховкой» или «Гренадой», романтически воспевающий советскую агрессию, искренне оправдывающий ее якобы благими целями… Да, Светлов тоже отдаленно исходит из Киплинга, ну хоть из стихотворения «Несите бремя белых, что бремя королей». Только вместо «бремени белых» (т. е. заботы о народах колоний, понимаемой Киплингом как долг колонизатора) у Светлова «советские люди» столь же альтруистично заботятся об «освобождении» разных чужих стран от «ужасов капитализма» (а при случае — и феодализма):

Я хату покинул, пошел воевать,
Чтоб землю в Гренаде крестьянам отдать…

или и того пуще:

Тревога густеет, растет, и внезапно
Советские трубы затрубят: «На Запад!»,
Советские пули дождутся полета!
Товарищ начальник, откройте ворота!

Ну тут уже получается просто злая пародия на самые что ни есть империалистические киплинговские мотивы…

Особое внимание надо, видимо, обратить на поэтов-ифлийцев (ИФЛИ — или МИФЛИ — Московский институт истории, философии и литературы, из которого вышло множество советских поэтов фронтового поколения). Известно, что в 1940 году по приказу тогдашнего народного комиссара (т. е. министра) обороны К. Ворошилова весь второй курс аспирантуры и многие студенты старших курсов этого института были мобилизованы. Прямо с лекций их увезли на грузовиках и зачислили политруками в армию. Сведения эти получены мной лично от поэта Сергея Наровчатова и от историков И. Паниной и Б. Маркуса, тоже бывших ифлийцев. Более половины из этих студентов и аспирантов одного из лучших тогда в СССР гуманитарных учебных заведений погибли на фронтах Второй мировой войны. После войны институт был уничтожен распоряжением ЦК партии, как «гнездо буржуазного космополитизма» (потому что в составе его студентов и профессоров было немалое количество людей еврейского происхождения, которых советская пропаганда конца сороковых годов именовала не «жидами», а «безродными космополитами»).

Начавшие писать стихи в юности, перед самой войной, многие поэты-ифлийцы были под влиянием того же Киплинга, хотя мало кто из них читал Киплинга в подлиннике. Но все читали Гумилева, Тихонова и стихи студийцев Лозинского, среди которых была Ада Оношкович-Яцына и незаслуженно забытая Аделина Адалис, которая заметно подражала опять же Киплингу.

К поклонникам Киплинга относились ифлийцы Сергей Наровчатов и Павел Коган. Откровенное, мальчишески восторженное подражание Киплингу видно за версту в «Бригантине» Когана. Это стихотворение кажется почти слепленным из строчек Киплинга. Кстати, не будет преувеличением сказать, что немалая часть «бардов», появившихся в шестидесятые годы, так или иначе, обязана своим происхождением именно этому стишку.

Ну а если глубже — так и вообще многие «барды» оказываются в некотором смысле «литературными внуками» Киплинга. Прежде всего повлиял он на Александра Галича. Ну, вот хотя бы — первое, что вспоминается — «Поколение обреченных» с его особым подходом к солдатской теме.

Но задул сорок первого ветер —
Вот и стали мы взрослыми вдруг,
И вколачивал шкура-ефрейтор
В нас премудрость науки наук…