Избранные стихи из всех книг

По сути дела такая же история рассказана и у Киплинга в «Мэри Глостер», в этом монологе-романе в форме баллады. Вот как говорит умирающий баронет, истинный «self-made man»:

Не видывал смерти, Дикки? Учись, как уходим мы!
И ты в свою очередь встанешь на пороге смертельной тьмы.
Кроме судов, и завода, и зданий, и десятин
Я создал себя и милъоны, но проклят, раз ты мой сын!
Хозяин в двадцать два года, женатый в двадцать шесть, —
Десять тысяч людей к услугам, а судов на морях не счесть.

Это он о себе. А вот о сыне:

Харроу и Тринити Колледж! А надо бы в Океан!
Я хотел тебе дать воспитанье, но горек был мой обман.

............................................................ 

Лгун, и лентяй, и хилый: как будто себе на обед
Собирал ты корки с помоек. Мой сын не помощник мне, нет!

(Пер. А. Оношкович-Яцыны)

В этой балладе видна еще одна особенность киплинговского стиха: его главная заслуга перед английским поэтическим языком — необычайное расширение словаря.

…Они возились с железом! — Я знал — только сталь годна.
Первое растяженье! И стоило это труда,
Когда появились наши девятиузловые суда!..

В стихах Киплинга на равных правах звучат и литературная речь, и песенные интонации, и высокий библейский стиль, и лондонский «кокни», а там, где это надо, — профессиональные жаргоны моряков или мастеровых, и мастерски воспроизводимый солдатский сленг, особенно густой в некоторых из «Казарменных баллад»:

Капитан наш куртку справил, первоклассное сукно!
(Пушкари, послушайте рассказ!)
Нам обмыть обновку надо — будет самое оно,
Мы ж не любим ждать — давай сейчас!

(«Куртка», пер. Э. Ермакова)

или в другой балладе, «Часовой играет в жмурки»:

Грит младший сержант, дневальный,
Часовому, что вышел в ночь:
— Началъни-краула совсем «хоки-мут»,
Надо ему помочь.
Много было вина, ведь ночь холодна,
Да и нам ни к чему скандал,
Как увидишь — шо пшел к караулке он —
Подай хочь какой сигнал.

(пер. Э. Ермакова)

Именно вот за такие, постоянно и умело употребляемые просторечия, Киплинга и обзывали литературным хулиганом. За кокни, за сленг, за сухой, иногда весьма непривычный для читателей поэзии профессиональный жаргон слесарей, машинистов, моряков, солдат, за это демократичное и немыслимое в то время расширение поэтического словаря, когда границы поэзии и разговорного «низкого штиля» размываются, а синтаксис в то же время максимально рассвобожден.

В 1892 году Киплинг выпустил свою вторую книгу стихов: поэтический сборник «Казарменные баллады». Книга называлась «Barrack-Room Ballads and other Ballads», т. е. буквально «Казарменные баллады и другие баллады» (для более естественного по-русски звучания я это название перевел, как «Казарменные баллады и другие стихи» — собственно, в некоторых английских изданиях эта книга так и называлась). Многие из включенных в нее стихов одобрил стареющий и ослепший Уильям Хенли. Кроме «Баллады о Востоке и Западе», открывавшей в первом издании эту книгу, в ней были еще две баллады, тоже хорошо известные читателям по периодике. Это — «Ганга Дин» («Gunga Din») и «Мандалей» («Mandalay»). Именно эти три стихотворения более всего и способствовали мгновенному росту известности поэта.

«Мандалей» — очень емкое стихотворение, целая повесть о жизни солдата, «отравленного навсегда» Зовом Востока, яркой природой и мимолетной любовью, столь же экзотической, как природа. «Мандалей» — стихотворение-воспоминание, стихотворение-жалоба. Человеку, вернувшемуся в туманный Лондон после службы в экзотической Бирме, человеку, оторванному от яркого мира, с которым он так сжился, вся английская жизнь видится пресной и серой:

Моросит английский дождик, пробирает до костей,
Я устал сбивать подошвы по булыжникам аллей!
Шляйся с горничными в Челси от моста и до моста
О любви болтают бойко, да не смыслят ни черта!

Рожа красная толста,
Не понять им ни черта!
Нет уж, девушки с Востока нашим дурам не чета!