Убийства в монастыре, или Таинственные хроники

рождения маленького Филиппа-Гупереля впала в депрессию. Она уехала в Фонтенбло, испугавшись, что здесь, в Париже, может встретиться с посланниками папы. А король Филипп находится с ней и пытается убедить ее в том, что никакая сила — даже церковь — не сможет разделить их. Они похожи на двух детей, которые верят, что сбудется все, если только этого страстно захотеть.

В его голосе совсем не чувствовалось снисхождения, а только лишь скука.

— Но почему... почему папа вступился за Изамбур? — спросила София.

— Конечно, не потому, что он настоящий христианин, — пробормотал брат Герин и только тогда поднял глаза на Софию. — О, все намного хуже, чем я когда-то представлял себе... случилось нечто, чего я никак не мог предвидеть... нас всех ожидает большое несчастье...

Он прервался, так и не объяснив, что имел в виду. Но из его голоса исчез гнев. Он задумчиво посмотрел на нее, будто ему в голову пришла какая-то идея, как можно получить выгоду из ее неожиданного, неуместного появления.

— Но... — начала она.

— Нам всем грозит наказание, — мрачно сказал брат Герин. — Самое ужасное и губительное наказание из всех, какие только можно себе представить. Дай Бог, чтобы оно нас все же не коснулось!

Из его груди вырвался невольный стон. В голове у Софии пронеслась та же мысль, что в свое время в Амьене. «Он ненавидит короля, — подумала она. — Ведь тот пытается везде и всюду исполнить свою волю, и это злит Герина, поскольку он, не будь короля, смог бы в последние годы принести Франции намного больше пользы».

Он встряхнул головой, будто пытаясь избавиться от мрачныx мыслей. — Но раз уж вы здесь, — продолжил он уже деловито, — то, вероятно, сможете помочь предотвратить самое худшее...

Из хроники

До избрания папой Иннокентий III звался Лотарио Конти, графом Сеньи, и был знаменит своим честолюбием. Теперь он делал все, чтобы усилить власть папского престола, и воспользовался расколом, образовавшимся в Европе.

Умер не только Ричард Английский, которого называли Львиное Сердце, но и император Генрих. Его сын был слишком мал, чтобы принять бразды правления, и поэтому преемником был назначен его брат Филипп Швабский. Он принадлежал роду Гогенштауфе-нов, а не менее властные Вельфы не желали подчиняться представителю этого рода. Они выдвинули собственного кандидата, Оттона Брауншвейгского, и с тех пор немецкие князья разделились на две партии. Их ссора длилась несколько месяцев, они никак не могли решить, кого же следует назвать королем.

Это было на руку папе. «Если они не придут к соглашению, — угрожал он, — то он сам — наместник Бога на Земле — решит исход ссоры».

Этот раздор касался не только немецкой земли, но и Франции и Ангевинской державы: одна была в союзе с Гогенштауфенами, а другая — с Вельфами. Так что теперь каждый мог представить себе, что произойдет, если папа Иннокентий примет решение в пользу Вельфов! Он унизит Францию, маленькую, нищую, потрясенную войной и настроенную враждебно к Вельфам Францию перед всем миром. Но чтобы добиться этого, чтобы доказать королю Филиппу и всей Европе, как велик преемник папы и какой светской властью он обладает, папа решил прибегнуть к помощи Изамбур Датской.

— Расторжение брака недействительно, новая королева Агнесса незаконна, — утверждал папский легат Петр из Капуи, прибывший в Париж по велению Иннокентия.

— Нет, — опровергал эти слова король Филипп, — это не так; французские епископы расторгли брак.

— Но у них не было на это достаточно власти, — объяснил Петр из Капуи. — Это может сделать только папа, а папа этого не желает. Если Филипп до Рождества не признает Изамбур своей законной супругой и не отвергнет Агнессу, вся страна будет отлучена от церкви.

Люди шептались, что Франция находится на краю пропасти, что она обречена на гибель, если даже священники больше не смогут выполнять свою работу. Будет запрещено читать мессы, дети останутся некрещеными, а умершие попадут в руки дьявольских ангелов.

Несмотря на то что жаркое лето омрачали тяжелые мысли и опасения, это время было богато на события, а Софии только этого и было нужно. Она всячески избегала спокойной жизни, а Бертран не решался мешать ей, когда она уходила из дома, чтобы отправиться к брату Герину. В то время как король уехал подальше от волнений в свои охотничьи замки при Фонтенбло или Винсенн, брат Герин ожесточенно боролся с угрожающим проклятьем.

По заказу брата Герина София писала письма датскому королю Кнуту и папе. Она пользовалась тем, что у нее было два имени: в качестве Софии де Гуслин она участвовала в процессе, который объявил брак Изамбур и Филиппа недействительным. Как Рагнхильда фон Айстерсхайм она выступала в качестве спутницы датской принцессы, которая по-прежнему находится рядом с ней в Кисьонге и может правдивее всего описать ее жизнь.

— Случилось так, — посвятил ее брат Герин в свой безумный план, — что все датские сопровождающие уехали из Амьена раньше, чем вы успели обвинить Изамбур в колдовстве. Они и представить себе не могли, что вы выступите против нее, и поэтому не рассказали ничего своему королю. Наверняка Кнут Датский полагает, что вы до сих пор верой и правдой служите его сестре. Опровергнуть это могла только сама Изамбур, а она, как известно, не умеет говорить. Или Грета, которая отказывается писать королю по моему велению.

Так появлялись письмо за письмом, которые как в северный Роскильд, так и в южный Рим несли только одну весть: у Изамбур все хорошо, она сама не желает ничего иного, кроме как оставаться в монастыре. С королем все давно покончено, ведь брак так и не был совершен.

Иногда, работая над очередным письмом, София чувствовала вину за предательство в прошлом и за свое новое преступление, которое превосходило первое. Но ведь теперь она получила возможность писать.

— Как вы думаете, — спросила она невольно, когда в очередной раз ставила в конце письма свою подпись, — то, что я делаю, — преступление? Как вы считаете, мой грех может быть прощен, не только сегодняшний, но и тот, давний, когда я заявила, что Изамбур овладели демоны? Мы ведь оба знаем, что это неправда.

Брат Герин, который расхаживал взад-вперед за спиной сидящей Софии, остановился.

— Почему нет? — спокойно ответил он. — Вы рассказывали мне, что она слабоумная, а слабоумие всегда от дьявола.

— Я слышала где-то... здесь во дворце и на улицах Парижа, что все как раз наоборот, — что Изамбур святая, а король рассердился на нее ни за что...

— Дай бог, чтобы эти идиоты священники держали рот на замке, вместо того чтобы покорно служить папе и таким образом чинить раздор. Мне это не нужно.

— Конечно! — не отступала София. — С тех пор как вы решили больше не противоречить королю, когда тот хотел расторгнуть брак, вы выступаете за него, потому что это приносит вам большую выгоду. И я делаю то же самое, потому что это единственный путь, который позволяет мне жить достойной меня жизнью. Но все же вы предпочли бы не заниматься тем, чем мы сейчас занимаемся, и не иметь дела со мной.

На какой-то миг он сделал вид, что не слышал ее слов, они показались ему слишком доверительными, слишком личными. Но именно потому, что он пыталься скрыть свой взгляд от ее требовательных глаз, он потерял контроль над мимикой и улыбнулся — насмешливой и горькой улыбкой.