Но на этот раз раздраженная Аделина не расслышала его слов. Она проворно кинулась к двери, в которой позади Бертрана появилась круглая, одетая в черное фигура — священник, которого она велела позвать.
— Отец Августин! — отчаянно вскричала она. — Вы должны окрестить его! Вы должны крестить моего маленького прежде, чем он умрет! Потому что если смерть заберет его, а он не будет принадлежать церкви, он угодит в Лимб. Там всегда так мрачно, а вы разве не знаете, как он боится темноты?
— Приготовьте мне ячменный сок! — перебила ее София. — Я постараюсь сбить жар!
— А вы не думаете, — вмешался Бертран, — что можно положить под кровать нож, чтобы он разрезал на две части дьявола, который несет болезнь?
— Если вы хотите, чтобы я помогла вам, делайте то, что я прошу! — грубо ответила София. — Мне понадобится также свиной пузырь, зеленая ромашка и ячменные отруби.
Бертран сначала постоял в ожидании, но потом отстранил священника и вышел из комнаты, чтобы передать ее приказ слугам. Аделина, казалось, окончательно лишилась рассудка. Она опустилась перед священником на колени, обхватила его ноги и крикнула, подняв к нему лицо:
— Сколько серебряных талантов вы хотите за то, чтобы крестить его? Сколько стоят мессы, которые читаются за упокой души ребенка, ведь советуют читать семьдесят месс, чтобы покаяться за усопшего? Сколько вам заплатить, чтобы вы помазали больного ребенка?
София стояла возле среднего сына, но увидела робкое лицо священника. Он обратился к Аделине с сочувствием, но в то же время с разочарованием. Их болтовня мешала Софии, но безутешный приговор, который вынес священник, слегка задел ее:
— Даже если вы отдадите мне все, чем владеете, если обеспечите мне безбедное существование до конца моих дней... Я не смогу окрестить вашего младшего сына. Я не имею права.
До самого рассвета София не отходила от больных детей. Ромашку и ячменные отруби она смешала с пригоршней соли и меда и приготовила жидкость для клизмы. Эту жидкость она ввела в детей с помощью свиного пузыря, чтобы из них вышли ядовитые экскременты. Она следовала советам сестры Корделис, но не знала, устранит ли это красные пятна. Затем ей не осталось ничего иного, как вливать в них по капле ячменный сок и натирать тело уксусной водой. Аделина сидела, забившись в угол. Там она перечисляла все, что подарила церкви, называла цену каждой отдельной реликвии и вспоминала все службы, на которых присутствовала.
Священник то и дело озабоченно поглядывал в ее сторону. Но как стало ясно позднее, когда он заговорил, его сочувствие относилось, скорее, к нему самому.
— Посмотрите на меня и на остальных служителей Бога! — жаловался он, обращаясь к Софии. — Мы умираем с голоду. Мы живем дарами, которые приносят нам добрые люди. Но после того как над Францией нависло проклятие и больше не звонят церковные колокола, я не получаю свежезарезанных овец, а детям, поющим в хоре, не дарят вишни, которые они привыкли кушать в теплое время года. Свечники разорены, потому что церкви больше не делают заказы. О, Небеса! Что же будет с нами дальше?
София потушила огонь в камине, чтобы дым больше не портил воздух, и зажгла свечи из пчелиного воска, чтобы в комнате было не так темно.
— Вы не могли бы, по крайней мере, крестить маленького, чтобы успокоить его мать? — осторожно спросила она.
— Да нет же! — в отчаянии воскликнул священник. — Мы не имеем права проводить никакие святые таинства, а если ослушаемся, сами окажемся в аду. Сколько людей уже похоронено без всяких молитв? Сколько браков не было заключено, и люди погрязли в грехе! Здесь дьяволу ничто не мешает порабощать и мучить людей. Не так давно сатана еще жаловался на то, что во Франции ему не осталось работы, с тех пор как монахи из Клуни так истово молились и читали мессы. Но теперь, когда король ведет себя так упрямо, Франция стала страной Люцифера. О, если бы король никогда не отвергал своей супруги! Если бы он не пытался расторгнуть союз, заключенный на Небесах!
София опустила глаза.
— Король получил свою должность от Бога. Как он мог сделать то, что противоречит хорошему христианину?
— Все не так-то просто, — упрямо сказал священник. — Конечно, Бог желает, чтобы среди людей были такие, кто служит, и такие, кто господствует, но у Бога также есть власть лишить государей трона, если не в этой жизни, то в мире ином. Монаху из Ветти было видение, что даже Карла Великого охватили демоны. Он сидит в огне преисподней, и его плоть режут и рвут, потому что в минуты соблазна он поддавался искушению. Мы пропали, мы все пропали, как и этот несчастный ребенок! Почему король отказался от своей жены? Мы, священники, теперь все умрем с голоду!
Его громкие причитания перешли в неразборчивое бормотание. Он сидел неподвижно, как истукан, и то же самое делала Аделина, которая представляла себе Лимб так же явственно, как ее старший сын видел огонь.
Бертран подошел к Софии и нерешительно тронул ее руку.
— Ты ведь сможешь спасти этих детей, жена?
Домой они ехали молча.
Казалось, к ним обоим прилип запах болезни, и они до сих пор слышали крик, вырвавшийся из груди Аделины, когда удалось спасти двух старших сыновей, но не самого младшего. Он заснул на руках у Софии, которая до последнего поддерживала ему голову, вдруг ставшую тяжелой. Когда все было кончено, отец Августин удивленно воззрился на него. Младенец казался таким мирным, и в то же время был уже охвачен дьявольской силой, а священнику было запрещено проделать защищающее крестное знамение. Аделина яростно направилась к нему, требуя вернуть назад все деньги, которые она когда-либо ему жертвовала.
— Вот видите, — озабоченно пробормотал священник, сжимаясь под ее ударами, — видите, здесь действует дьявол! Он и женщиной уже овладел!
— Поверить не могу, — сказала София Бертрану, когда повисшая в карете тишина стала невыносимой. — Он даже не пытался хоть как-то утешить ее.
— То же, что и с Мелисандой, — невольно вырвалось у Бертрана. По прошествии последних тяжелых часов ему, видимо, захотелось поговорить. — Священник считал, что не может благословить ее, потому что она страдала болезнью грешников.
— А от чего она умерла? — спросила София и впервые за последние несколько недель не чувствовала к нему ненависти, а такое же неловкое сочувствие, как только что в доме Аделины.
— Она болела проказой, — ответил он и тяжело вздохнул.
— Мне очень жаль, — сказала София, хотя очень редко произносила такие слова. — Мне очень жаль.
Какое-то время он молчал и, казалось, успокоился. Но потом продолжил:
— Мне не следовало жениться на вас, — сердито заявил он. — Никогда. На вас лежит проклятие.
София удивленно смотрела на него сбоку, но в темноте видела только желтоватую маску.
— Что вы такое говорите? Я сделала все, чтобы спасти мальчиков. Маленькие очень слабы, я не могла помочь ему. Но горе вашей сестры пройдет, она родит новых детей...
— А кто их станет крестить в этой стране? — резко спросил Бертран.
— Не нужно винить меня в интердикте — это король Филипп не желает исполнить волю Папы.
— А почему король Филипп захотел отказаться от своей жены? Почему на нас обрушилось это несчастье? Потому что вы заявили, что Изамбур околдована. А почему же тогда на каждом углу говорят о том, что она с большим смирением приняла судьбу, что она не просто набожная, но даже святая?
Его презрение было не таким сильным, как во время их последней ссоры, когда он запретил ей пользоваться библиотекой. Но сегодняшний укор задел ее сильнее, чем тогда, потому что все, что он говорил, в часы слабости ее усталый ум начинал прокручивать сам.
— Изамбур совершенно определенно не святая, а сумасшедшая, — защищалась она. — Если кто-то видит в ее душе что-то кроме зияющей пустоты, то не потому, что хорошо к ней относится, а потому, что хочет позлить короля и поважничать. Брак недействителен не потому, что он глуп или свят, а потому, что он никогда не был совершен. А перед судом вы сказали эти слова за меня. Так что у вас меньше права
