— Мой прадед, султан Мурад Первый, да будет благословенно имя его в памяти потомков, был убит сербом, которого привели к нему в шатер после первого сражения на Косовом поле. Я уверен, что найдутся валахи, которые с удовольствием поступят так же. Хотя татары хорошо обыскали тебя, забрали все колющее и режущее. Развяжите ему ноги, — приказал он слугам, которые быстро исполнили приказание султана.
После нескольких безуспешных попыток Иону все же удалось подняться на колени. Мехмет уселся на тахту, покрытую пурпурным покрывалом с изящным цветистым рисунком. Раду стоял рядом с ним.
Тремблак опустил глаза и заговорил:
— Предлагаю тебе помощь, князь Раду. Я проведу твою армию через все преграды, которые Цепеш возвел на твоем пути, покажу ямы, которые были вырыты для того, чтобы твои лошади угодили в них и повредили ноги, предупрежу обо всех отравленных колодцах и дам знать о тех, которые спрятаны в укромных местах. Вода в них свежая, пригодная для питья. Я приведу тебя к воротам Тырговиште. Цепеш не собирается защищать город. Даже если ворота столицы окажутся закрытыми, я распахну их для тебя и укажу тайную комнату, где спрятан трон твоих отца и деда, чтобы ты смог воссесть на него и надеть корону Валахии.
Несколько долгих мгновений Раду молчал, потом спросил:
— Почему ты готов сделать все это, Ион Тремблак? Ведь именно ты был рядом с Владом, когда он совершал свои самые мерзкие преступления!
— Да, я всегда с радостью выступал на его стороне.
— Тогда почему? Потому что он разбит?
— Он еще не разбит. — Ион покачал головой. — Но даже если бы твой брат был разгромлен наголову, я находился бы рядом с ним и прикрывал бы его спину, как делал это всегда. Я принял бы на себя любую угрозу и даже смерть, которая была бы ему уготована.
— Но теперь? — Раду подошел к Иону и наклонился. — Что же совершил мой брат, чтобы лишиться такой преданности?
Пленник собрался с духом, поднял голову и взглянул в глаза человека, стоявшего перед ним.
— Он только что убил женщину, которую я люблю.
Женщина, которую Ион считал убитой, глухо стонала. Вдруг к ней приблизилось чье-то лицо. Оно неясно вырисовывалось за пеленой тумана, застилающего глаза Илоны, выплыло из бреда, ночного кошмара, страха и ужаса. Лысая голова, безмолвные жесткие губы. Этот человек издал какой-то странный звук, словно что-то щелкнуло у него в горле, и тут же исчез. Вместо него появилось другое видение. Это была та самая цыганка в ярком платке, повязанном вокруг головы, которая выхаживала ее, когда она потеряла первого ребенка. Женщина приподняла голову Илоны и приложила флягу к ее губам. Жидкость пролилась, так как фляга накренилась, но кое-что попало в рот. Илона снова застонала. Цыганка подумала, что ее подопечная стонет от боли, дала ей еще раз глотнуть успокоительного отвара, а потом уложила в постель.
Но Илону заставляла стонать вовсе не боль, которая заметно утихла после приема лекарства, и даже не кровотечение. Оно остановилось вскоре после того, как на ее коже был сделан последний надрез. Влад намеренно вырезал крест не слишком глубоким.
Нет, причина печали крылась вовсе не в боли, а в том последнем слове, которое Илона услышала от возлюбленного, и в той единственной слезе, которая соскользнула с его лица на ее кровоточащие раны.
— Прощай, — сказал он перед тем, как капнула слеза, и в последний раз провел ножом по ее телу.
Илона снова издала пронзительный, тоскливый стон, похожий на вой. Сквозь слезы, навернувшиеся на глаза, она увидела Стойку, немого слугу Влада. Он стоял рядом с цыганкой, положив руку ей на плечо, и о чем-то спрашивал ее жестами. Та в ответ лишь пожала плечами. Они сделали все, что только могли, обмыли и обработали раны, буквально выкрали ее душу из царства мертвых и направили в неизвестное будущее.
Возлюбленный навсегда покинул Илону. Он попрощался с ней словом, слезой и кровью, ее и своей, смешав их. Теперь этой женщине оставалось только плакать, но не от боли, а от ясного осознания того, что она больше ни разу не встретится с ним, никогда его не увидит.
Огромный крест турки увидели издалека, с вершины холма, возвышающегося над Вороньим полем. По всему периметру его освещали факелы, горевшие через каждые двенадцать шагов. Однако ночная темнота скрывала от взора захватчиков то, что пряталось за огнями, и рассмотреть все это они смогли только тогда, когда подъехали ближе.
Разведчики-акинчи, посланные вперед, доложили султану о целом лесе мертвых тел, воздетых на шесты, которые стояли перед распахнутыми воротами пустого города. Татары говорили об увиденном как-то расплывчато. Как и всегда, они твердили о каких-то ужасных демонах и духах, так что понять их было трудно.
По приказанию султана к воротам Тырговиште отправились испытанные люди, офицеры личной гвардии Мехмета. Они вернулись назад бледные, дрожащие и с трудом подбирали слова, безуспешно стараясь отделить то, что видели на самом деле, от страшных картин, которые рисовало им взбудораженное воображение.
Нетерпеливый Мехмет не стал слушать это бормотание, махнул на них рукой, дал шпоры коню и поехал к городу. Ион и Раду ехали рядом с ним, их окружали лучники-солаки. В глубокой темноте, за пределами территории, освещенной факелами, почти бесшумно двинулись вниз пять тысяч самых отважных и неукротимых воинов Мехмета. Пятью шеренгами они огибали крест, внимательно осматривая округу и держа оружие наготове. Турки хорошо помнили ночную атаку, предпринятую валахами, которая застала их врасплох. Мехмет с тех пор спал очень плохо, испытывал постоянную тревогу и окружил себя людьми, которые подолгу могли обходиться без сна.
Внизу турки перестроились. Теперь они шли в три ряда, под прикрытием лучников, и вскоре оказались у нижней части креста. По обеим его сторонам мусульмане не обнаружили никого живого — только мертвые, тоже в три ряда торчащие на кольях.
Факелы были расставлены вдоль всего креста так, чтобы они светили в глаза покойников, точнее, тех из них, у кого они еще оставались. Все было тихо и неподвижно. Только сытые вороны неторопливо и важно перелетали с шеста на шест. Некоторые из них громко, но лениво и как-то вяло закаркали, когда всадники проезжали мимо.
С этой стороны креста по большей части висели казненные турки. Мехмет и Раду увидели их и вскрикнули. Но здесь можно было заметить и валахов — воров, предателей и тех, кому просто не повезло. Большинство составляли мужчины, но виднелось и несколько женщин.
Мехмет посмотрел направо, налево, а потом и в самый центр креста, где факелов было больше и светили они ярче. Ион тоже смотрел, пытался считать погибших, но потом бросил эту затею. Если шесты пришлось ставить так близко друг к другу, то, скорее всего, людей, казненных на Вороньем поле, должно быть тысяч пять, никак не меньше.
Ближе к центру креста колья стояли реже. В самой его середине вообще торчали только три шеста. Тот из них, который стоял между двумя другими, был выше всех остальных. Ион сразу узнал человека, который находился справа. Это был боярин Галес, дезертир, бросивший Влада на поле боя. На левом колу он увидел человека в греческой одежде, превратившейся в лохмотья. В конце концов Тремблак взглянул на последний шест и на человека, воздетого на нем.
Глаза главного сокольничего были открыты, их не выклевали птицы и не подернула пелена, как у большинства мертвых. Иону показалось, что очи Хамзы просто внимательно смотрели на то, что высовывалось у него же изо рта. Это было не острие кола, запятнанное кровью, как у всех прочих погибших, а ладонь, пять пальцев, склеившихся от крови. Словно кто-то просунул руку внутрь турка, чтобы вывернуть наизнанку все его существо и вытащить наружу кишки.
Ион повернулся к султану. Он знал, что Мехмет — человек, не чуждый жестокости. Случалось, он убивал сам, собственными руками и довольно страшными способами. Но сейчас Тремблак заметил, как что-
