Услышав шаги Аматы, он склонил голову.
– Мир вам, братья, – начала она. – Вы ищете здесь приюта?
– Да, Аматина, – ответил Конрад. – Для меня и моего спутника.
Молчание стало осязаемым.
– Конрад? – голос у нее дрожал.
– Да. Меня освободили.
– О, Господи. Дай же на тебя взглянуть!
Она потянулась к его куколю, но Конрад удержал ее руку.
– Прошу тебя. Ты напугаешься.
Ее опустившаяся рука сжалась в кулак.
– Что они тобой сделали?
– Не «они», мадонна, – перебил Дзефферино. – Я был его палачом.
– Ты был не более, чем орудием Божьим, – прикрикнул Конрад. – Не обвиняй себя.
– Братья, перестаньте! Довольно, прошу вас, – сказала Амата. – Не мучайте меня. – Ее рука легла на плечо Конрада. – Ты что, собираешься всю жизнь прожить под капюшоном? Вспомни, в этом доме все – твои самые верные друзья. – Она сквозь капюшон погладила его по голове. – Начинай привыкать.
Конрад обернулся к спутнику.
– И ты, Дзефферино. Надо, не то мы можем с тем же успехом вернуться в нашу тюрьму.
Они одновременно откинули куколи. Амата сморгнула слезы, провела кулаком по скуле и отступила назад, переводя взгляд с отшельника на Дзефферино и обратно. К радости Конрада, она ничем не показала, что узнает монаха, пытавшегося проткнуть ее копьем.
Наконец взгляд ее остановился на Конраде, и так пристально, что тот покраснел.
– Конрад, Конрад, – заговорила девушка, – как же я по тебе скучала. И как мне нужно поговорить с тобой именно теперь!
Она словно не замечала перемены в нем. Даже сумела улыбнуться.
– А сейчас я тебя удивлю. Идем!
С помощью Аматы и Дзефферино он взобрался по лестнице. Когда ладонь девушки поддержала его под локоть, отшельник не отстранился. Он начинал ощущать, как не хватало ему эти долгие месяцы таких мимолетных знаков привязанности – и сколько тепла он получил в этом доме два года назад, даже не замечая его.
Осилив последнюю ступеньку, Конрад увидел двух писцов, монаха и мирянина, склонившихся над работой. Оба показались смутно знакомыми, хотя теперь он не вполне доверял своему зрению. Временами все представлялось ему как в тумане, и маленький скрипториум Аматы тоже показался сновидением.
– Фра Салимбене, сиор Джакопоне, – окликнула Амата. – Смотрите-ка, кто пришел! Вы помните фра Конрада?
Печаль омрачила лицо Джакопоне, когда он поднял голову. Он отвел взгляд, уставился на перила лоджии. На лице монаха было чистое любопытство. Салимбене слишком плохо знал Конрада, чтобы помнить, как тот выглядел прежде.
– Невероятный документ доверил вам фра Лео, – заговорил историк, – хотя в нем и маловато чудес.
Амата поспешно стала объяснять, что за листы лежат на пюпитрах у переписчиков.
– Я надеюсь, ты будешь доволен, Конрад. Ты ведь когда-то просил меня это сделать.
Она испытующе взглянула на него.
С помощью Дзефферино отшельник проковылял сперва к одной, затем к другой конторке, просмотрел пергаменты.
– Вы оба – прекрасные писцы, – похвалил он, затем обратился к фра Салимбене: – Что касается чудес. Фра Лео намеревался записать совершенно правдивую историю. Он не позволил бы себе раскрашивать рукопись вымышленными событиями, сколь бы поучительны они ни были для читателя.
Салимбене виновато склонил голову, возможно, снисходя к немочи говорящего.
– И он, разумеется, был прав. Я знавал многих, вымышлявших ложные видения, чтобы заслужить почет и представить себя святыми, которым открыты высшие тайны. И один Бог знает, сколько видений порождены больным мозгом, отравленным собственными испарениями, так что иной и в истинном видении заподозрит лишь вымысел.
Он начал горячиться.
– А поддельные реликвии! Сколько я повидал в своих странствиях! Монахи в Суассоне хвастают молочным зубом, якобы выпавшим у Христа-дитяти на девятом году жизни. Нить, которой перевязывали пуповину Господа, я видел в трех разных мощехранилищах – впрочем, там, допускаю, хранятся куски одной и той же нити. Зато цельную крайнюю плоть мне показывали в семи церквах. И каждую в праздник Обрезания выставляют с огромным торжеством.
Джакопоне отложил перо, смиренно взглянул на рассказчика.
– Я однажды касался крайней плоти. Это событие потом месяцами вдохновляло мои молитвы.
Салимбене насмешливо усмехнулся в ответ на признание Джакопоне:
