— Зачем ты так, Рина?
— Ладно, покеда, милый! Я тебе позвоню, если… делать будет неча. А сам меня не ищи, понял?
— Как скажешь… Пока!
На прощание он хотел сжать ее ладонь, но Лена змеевидным движением высвободила руку, порывисто открыла дверь и выскочила на воздух, напоследок сильно хлопнув дверью.
Сергей молча, с подавленным настроением, провожал удаляющийся силуэт девушки, подсвеченный сиянием фар. «Так вот почему она мне не дала! — вправлял он себе затуманенные мозги. — Хотела меня унизить за мое богатство, набить цену, показать свое моральное превосходство! Типичный комплекс неполноценности, комплекс «бедной родственницы». И что в ней такого — да, красива, но вот душа… И вульгарности хватает, и стервозности через край… Да, развела меня для начала неплохо, но пьеса только началась… Посмотрим, что будет дальше…» Сергей действительно был уверен, что девушка пришла в его жизнь не просто, не случайно, а всерьез и надолго, и что их отношения только начинаются, и что впереди — еще не одна встреча…
Его молчаливый диалог с самим собой прервала сидевшая сзади мадам:
— Вы раньше здесь бывали, юноша?
— Именно здесь? Конечно, нет. А вы?
— Я тоже здесь впервые. Полагаю, что на самом деле она живет далеко отсюда.
— Я тоже так думаю. И что теперь будем делать?
— Ничего… Поедем обратно. Скорей всего, где-то здесь рядом живет какая-нибудь её дальняя родственница или приятельница…
— Или приятель… — предположил Костров.
— Менее вероятно… Ладно, поехали…
— Так вы не собираетесь за ней следить? — поинтересовался Сергей, не понимая, в чем же заключалась миссия подосланной Клещевым попутчицы.
— Мы и так за ней проследили достаточно, а дальше уже и незачем.
— Ну, вам, конечно виднее… Просто странно…
— Главное, что вы остались целы и невредимы, а девушку мы идентифицируем, думаю, уже завтра все о ней узнаем…
— Будем надеяться… Так вы здесь ради меня?
— Не только, но в основном ради вас… ради вашей безопасности…
— Ясненько… А как вас зовут?
— Марина. Просто Марина. А вас?
— Сергей. Просто Сергей, — весело отзеркалил юноша.
— Поехали, Сережа, а то уже поздно…
— Может, пересядете вперед?
— Охотно, — согласилась Марина, но выходить из машины не стала, а ловко протиснулась между сиденьями, да так, что Сергея вновь накрыла легкая волна желания — так близко было скользящее тело женщины, пока она пересаживалась. В голову озабоченного юноши тут же вклинилась крамольная мысль, и он будто равнодушно спросил:
— Вы в самом деле одна?
— Нет, что вы, у меня муж и двое детей, — произнесла она спокойно, будто бы так и должно было быть, будто бы все женщины мира счастливо замужем и имеют именно двух — не больше, не меньше — отпрысков.
И тут же крамольная мысль, не успев угнездиться и развиться, развеялась, разбившись о чувство досады:
— Куда вас везти, Марина?
— Домой, конечно.
— К любимому мужу и детям?
— Да, а что?
— Нет, ничего… Ведь это так прекрасно, когда есть семья, муж, дети! Вчера утром у меня тоже была семья…
— Я знаю, мне муж сказал, что у вас погибли родители. Сочувствую…
— А кто ваш муж?
— Миша Клещёв, начальник охраны кооператива. Вы же его знаете!?
— Знаю, — подтвердил Сергей, окончательно хороня наивную мысль о близости с этой миловидной блондинкой с приятным голосом и красивым бюстом.
Глава 15. Бабушка
Из гостеприимных тенетов семейства Клещевых Сергею удалось вырваться только во втором часу ночи — он все же согласился на требовательное приглашение Марины выпить кофейку, ибо ему не только хотелось максимально продлить свое пребывание в женском обществе — чего уж говорить, но живое общение с одной приятной женщиной позволяет на короткое время забыть не только всех других, но и как- то тормозит, откладывает на потом также и сексуальное возбуждение, — но, прежде всего, Сергей надеялся получить от Михаила Ивановича последние свеженайденные им сведения о своей новой знакомой. Но Кострова ждало горькое разочарование — ничего свежего, кроме того, что Сергею удалось выудить у самой девушки в течение дня, Клещев сообщить не мог. Однако все же обнадежил: завтра он растиражирует фотографию девушки, вооружит ею своих ребят, те пробегутся с ней по спортшколам и секциям плавания и обязательно что-то да выведают, ведь даже отрицательный результат — это тоже результат; в общем, утро вечера мудренее — на том и порешили.
Выйдя на воздух, Сергей тут же обнаружил существенные изменения в погоде: томная немая духота сменилась ветреной свежестью, звезды погасли, а вместо них над сумеречным парком — именно на него выходил подъезд дома Клещевых — засверкали тонкие змеиные язычки далеких зарниц — предвестницы приближающегося ненастья. Тревожное настроение природы полоснуло по душе лезвием тоскливого одиночества, полоснуло, рассекло, и снова задребезжали струны желания. Правда, теперь он думал не столько о сексе, сколько о том, чтобы побыть, снова побыть в женском обществе, только и способном развеять одиночество и грусть, но где его найти сейчас, в разгаре ночи? Он вспомнил о Свете, но у него не было даже ее телефона, а своих прежних подруг, принесших ему столько боли, он хотел поскорее забыть… Оставалось только одно…
Мягко зашелестел мотор непритязательной иномарки… Вот и снова главная улица города, еще более пустынная, чем два часа назад, словно вымершая — лишь редкие легковушки мчат навстречу, проносясь, не замедляя хода… Первым позывом поруганной издевательствами Лены души было отправиться на улицу Дружбы — местный Реепербан, аналог московской Тверской, где в любую ночь можно взять на недолгий прокат заляпанное развратом, но все же сохранившее привлекательность, молодое женское тело… Но порыв этот оказался недолгим: наткнувшись на грустное воспоминание о своей студенческой инициации с проституткой, после близости с которой он унижался сначала перед родителями, прося денег на лечение, а потом перед врачами и медсестрами, сдавая все новые и новые анализы, Сергей решил не входить во второй раз в одну и ту же грязную реку. Почему-то внезапно всплыло в памяти красивое лицо молоденькой медсестры, которая, мило улыбаясь ему в лицо, словно бы заигрывая, вставляла, по велению старушки- врачихи, толстую проволоку с крючковатым наконечником, вставляла именно туда, откуда истекает новая жизнь, глубоко, чуть ли не до самой середины, а потом вертела ей там, скоблила, доставляя жгучую боль… Но дело было не в боли, нет, а в том ощущении позорного неравенства, когда юная девочка властвует над твоим достоинством, причиняет боль, вместо того, чтобы дарить удовольствие, созерцает мужскую наготу, а сама остается совершенно одетой, созерцает, но не притрагивается, потому что знает: ты — прокаженный, заразный, больной, быть может, навсегда… Нет, теперь он не решится на такое, хватит, довольно с него того, что было пережито и пройдено за тот злополучный год…
