— Это кстати, — похвалила она его и унесла пакеты в комнату, откуда доносились голоса.
Раздевшись и приведя в порядок помятую шапкой прическу, Антон зашел в комнату и увидел сперва очень эффектную черноволосую женщину. Она перелистывала лежащие на рояле ноты. Женщина отвлеклась от нот и стала смотреть на Антона, и лицо ее выражало ожидание. Мужнина в штатском, в котором Антон не без удивления признал старшего лейтенанта Трибратова, сказал ей:
— Оля, вот и Охотин.
— Здравия желаю, товарищ старший лейтенант, — сказал Антон.
Трибратов рассмеялся, показывая крупные монгольские зубы.
— Меня зовут Слава. Подойдите к Ольге и шаркните ножкой.
На столе были вино и пирожные. Нина рассыпала фрукты по вазам. Подав Антону выхоленную прохладную руку, Ольга сказала широким, как жест трагика, голосом:
— Я слышала про вас замечательные вещи. Честное слово, у вас и во внешности есть что-то от римлянина.
Антон растерялся от таких слов и от такого всеобъятного голоса, и пауза затянулась.
— Это я назвал вас римлянином, — сказал Трибратов, — имея в виду ваши легендарные упражнения с характером.
— Римляне создали больше, чем все народы, взятые вместе, — сообщила Ольга неопровержимую истину.
— Я музыкант, — сказал Трибратов, глядя на нее ласково и чуть свысока. — Что создали в музыке эти римляне? Характеры они ковали неповторимые. Но музыка?
— У римлян была музыка, — возразила неколебимая Ольга. — Но ее уничтожили христианские варвары. Вернее, украли. Малокультурные люди склонны к воровству.
— Думаешь?
Трибратов направился в угол, и Антон заметил, что там стоит черный футляр. Старший лейтенант расстегнул его, вынул виолончель, сел на стул, обнял ее руками так, будто всю хотел вобрать в себя, и стал водить смычком по струнам. Потекла музыка, такая строгая и торжественная, что Антон вдруг почувствовал потребность приложить руку к нижнему краю головного убора, как полагается при исполнении гимна. Трибратов оборвал музыку на полуфразе. Сказал, глядя на Ольгу ласково и чуть осуждающе:
— Эдак ты заявишь, что и собор святого Петра христиане украли у римлян. Есть вещи, которые не украдешь.
— В соборе святого Петра использованы камни, взятые из древнеримских построек, — сказала Ольга.
— Камни взяты не из построек, а из руин, загромождавших улицы Рима, — поправил Трибратов.
Нина сидела, положив локти на стол, и внимательно слушала, как Трибратов доказывает Ольге, что не важно, чьи камни, а важно, что из этих камней создано. Антон сел рядом, и она громко сказала:
— Когда милые бранятся, в этом есть что-то дисгармоническое, да, Антон?
— Поскольку вы так считаете, — признал он.
— Разве у вас нет собственного мнения?
— Таково мое мнение, — сказал он.
— Дисгармония в том, — заметил Трибратов, — что вы столь выразительно поглядываете друг на друга и говорите «вы». Не пора ли вам выпить на брудершафт?
— В слове «вы» есть особая прелесть, — произнесла Нина, продолжая в упор смотреть на Антона. — Мне нравится грань, где встречаются «вы» и «ты». Думаешь, а что там, за ней…
— Не хотите на брудершафт, ну и бог с вами. Выпьем просто, — сказал Трибратов.
— Просто лучше, — отозвалась Нина. — А целоваться при публике? Что это за удовольствие.
— Ты пробовала? — спросил Трибратов.
— Однажды. Потом оттирала губы платком.
Что-то пронзило Антону грудь наискосок. Он спросил:
— В Москве вас провожал Дамир?
— Совершенно верно, — сказала Нина.
Она принесла бокалы, и Трибратов налил вино.
— Мне не надо, — отвел бокал Антон.
С удивленным прищуром глядя на него, Трибратов продекламировал:
— Кто любит видеть в чашах дно, тот бодро ищет боя. О, всемогущее вино, веселие героя!
— Есть, товарищ старший лейтенант, — сказал Антон. Он не мог отогнать видение, от которого саднило сердце.
Конечно, они целовались. Но раньше никто ему не говорил, что они целовались, раньше это было только подозрением, а подозрение тем утешительно, что может и не оправдаться. А сейчас она сама сказала: «да, мы с ним целовались». Ему захотелось на ринг…
— Меня зовут Слава, — напомнил Трибратов.
— Я знаю, — сказал Антон. — Однако древние римляне не велели до тридцати пяти лет пить неразбавленное вино. И с героизмом у них дело обстояло не хуже, чем у давыдовских гусар, столь звонко воспетых Василием Андреевичем Жуковским.
— Вы еще и эрудит, — покачал головой Трибратов. — Не поделитесь ли со мной своими достоинствами?
— Насколько мне помнится, — заметила Нина, — римские философы учили: будь доволен тем, что имеешь. За что мы будем пить вино, которое мы имеем?
— За чемпионский титул Антона Охотина, — предложил Трибратов.
Ольга посмотрела вино на свет, будто сомневаясь в его прозрачности. Улыбнулась, удовлетворенная.
— Если уж пить, то я выпью за то, чтобы вы перестали на меня сердиться, — сказал Антон. — За прощение грехов.
— Она не может на вас сердиться, — уверила Ольга.
— Сержусь, — сказала Нина. — Думаете, приятно сердиться на человека, к которому в общем-то хорошо относишься?
— Самое деликатное признание, которое мне доводилось слышать, — улыбнулся Трибратов.
Они выпили вино, и тут же раздался звонок.
— Открой, Слава, — сказала Нина.
Она стояла рядом с Антоном, и держала его за локоть, и смотрела на его лицо немножко снизу, серьезная и уверенная.
Трибратов вышел, и послышались голоса. Все в Антоне собралось и напружилось, словно перед боем.
Не случилось никакого сражения. Зашел мичман Сбоков, улыбнулся и сразу направился к Ольге, и поцеловал руку с изяществом, какого Антон никак не ожидал от него. Это был совсем другой Дамир, такого он не видел в училище. Мичман спросил Ольгу:
— Как вам удалось избавиться от концерта?
— Не смейтесь, Дамир! — она состроила гримасу несчастья и поставила локоть на рояль. — Я обманщица и симулянтка.
— Можно назвать это военной хитростью, — сказал Дамир. — Надеюсь, вы в голосе?
«Вон оно что, — подумал Антон, — она певица. Как это мне сразу не пришло в голову!»
— Кажется. А вы?
Антон навострил уши. Назревало что-то фантастическое.
— Любители всегда в голосе, — сказал мичман. — А флотские старшины и подавно: упражнения начинаются с семи часов утра.
Дамир подошел к Нине. Он без неловкости поздоровался и, и взглянув на Антона, бросил:
— Вы похожи на именинника.
— Да и вы какой-то необыкновенный, — сказал Антон, думая: «Ах, как здорово! Вот черт! Никогда бы не поверил!»
