зачем-то около висков, и снова был отброшен, и ему показалось, что Колодкин издевается над ним: ведь имел сейчас возможность уложить насовсем одним ударом в раскрытое лицо.
Зал молчал. Только кто-то недовольно буркнул:
— Работать надо. Это вам шахматы, что ли…
Колодкину работать не надо. Он уже выиграл — именно как в шахматы, заранее продумав план партии и предельно точно сыграв. Он методично отражал слабые теперь атаки Антона и, неуязвимый, назло залу, почти не менял места. Антон, смирившись с тем, что апперкот немыслим, стал обдумывать длинный удар правой и, поторопившись, ударил правой издали, и удар прошел в стороне от лица противника. Антон не удержался на немеющих ногах и тяжело рухнул. Все думал он, гол в свои ворота, стоит ли подниматься. Но поднялся, не дожидаясь конца счета, и тут вышедший из угла Колодкин поставил красивый, обдуманный мат: подпустил его близко, сделал обманное движение вправо, молнией откинулся влево — и бросил его на канаты тем самым ударом, о котором весь бой мечтал Антон.
Он висел на колючих канатах, не в силах оттолкнуться от них. Сознание держалось на слабой ниточке и едва отметило гонг.
Секундант отвел его в угол, вытер лицо, стащил с рук перчатки.
По залу волнами пробегал недоброжелательный шумок. Антон подумал безразлично, что бой был все-таки интересный и нет им основания быть такими недовольными. Чего шумят?..
Боковые судьи подали листочки. Судья на ринге поднял руку Колодкина. Антон встал с табурета, прошел в центр ринга и пожал поразившую его руку. Вспомнил, что этика требует подойти к секунданту противника, пожать и ему руку. Проделал. Тут же подлез под канаты и пошел одеваться. Мысли его были слабы и однообразны. Он думал что с боксом покончено, что число тринадцать в самом деле несчастливое число, что карьера его погибла, а Нина считает, что он мерзавец, так что и с этой стороны полный крах. Да и кто любит побежденных? Их жалеют, утешают, оправдывают. Но их не любят. Им предпочитают удачливых и неуязвимых.
Одетый, он боком пробирался под стенкой зала к выходу, стараясь не замечать лиц.
Нина взяла его под руку, и когда вышли на пустую лестницу, спросила:
— Тебе удалось поспать?
— Да, — сказал он, и безразличие обесцветило его голос. — До девяти. Пойду досплю. Меня здорово исколотили. Душ и постель. Что еще нужно побитому человеку.
— Побитому человеку прежде всего нужно мужество, — сказала она, не отпуская его руку.
Жалеет, подумал Антон. Сейчас станет утешать и оправдывать.
Нина сказала:
— Ты бы выиграл этот бой, если бы…
— Если бы у моей тети… — перебил он, скривившись. — Словом, она была бы моим дядей. Иди домой. Или лучше в зал. Там еще будут любопытные драки.
— Не свирепей, — попросила она. — А то я подумаю, что тебя и в самом деле победили. Ничего не случилось.
— Меня ловко обыграли, — сказал он.
— Приходи скорее. Я буду ждать. Отдохнешь и сразу приходи, хотя я не понимаю, почему нельзя отдохнуть у меня…
— В следующий раз, — сказал он.
— Приходи, я буду очень ждать.
— Утешаешь? — спросил он.
— Самой бы утешиться, злюка ты, — сказала она.
— Не знаю, — покачал он головой. — Может быть.
— Если ты не придешь, я буду думать одно: ты запомнил, что я тебе сказала утром.
— Ей-богу, вылетело из головы, — добрея, улыбнулся Антон.
Он в самом деле с трудом вспомнил, что она ему сказала утром.
6
Он проснулся в седьмом часу вечера, почти отдохнувший и почти спокойный. И вправду, ничего страшного не случилось, повторил он ее слова. Обидно, что Дамир добился своего, но это ему последняя радость… Антон задумался, совсем проснувшись, и спросил себя: да полно, радость ли? Происшедшее еще не улеглось у него в сознании, не оформилось в решение, он не мог ни понять, ни хоть сколько-нибудь вразумительно объяснить себе поступок мичмана. Вернее всего, Дамир не любил Нину. Тем проще. Тогда о нем и думать нечего.
Он оделся, ополоснул лицо и пришел к дежурному по роте за увольнительной запиской.
— Эка! — сказал Игорь Букинский. — Твою увольнительную мичман забрал.
— За что? — удивился Антон.
— Я у тебя хотел спросить, — сказал Игорь. — Он сегодня зол, как помесь бешеной гиены со стручковым перцем. Сходи в кабинет Многоплода, мичман там сидит.
— Смерть неохота глядеть на его наружность, — сказал Антон.
Он постоял перед дверью, унимая брезгливое чувство, чтобы оно не отражалось на лице. Ведь он являлся к старшине роты, а не к Дамиру Сбокову. Мы ведь не партизаны, мы регулярные войска, а в регулярных войсках Дамир Сбоков и старшина роты — это разные вещи. Он постучал, зашел, приложил руку к шапке, сказал:
— Товарищ мичман, разрешите уволиться.
Вгляделся в больное лицо Дамира, и больше всего его поразили воспаленные, страдающие глаза.
У мичмана дернулось горло, грязно-серые губы с усилием разлиплись:
— Уволиться?
Мичман нашел на столе его увольнительную записку и взял в руки так, как берут бумагу, чтобы разорвать ее пополам. Но не порвал, а, подержав, бросил на стол, поднялся и подошел к Антону вплотную.
— Уволиться? Надолго забудьте это слово, Антон Охотин. Вы опозорили роту. Когда ваши товарищи узнают, по какой омерзительной причине вы проиграли бой…
Шумно распахнул дверь дежурный по роте, зашел и тихо прикрыл ее за собой.
— Может быть, я опозорил роту. Спорить не буду, — медленно, наливаясь злобой, проговорил Антон. — А вы, мичман, опозорили флот, и если бы у меня повернулся язык рассказать о вашем поступке, вас вычистили бы с флота поганой шваброй.
— Букинский, выйдите! — заорал Дамир, но Игорь, как бы не слыша, остался стоять у двери. — Лучше молчите! Мой поступок не вашего ума дело! Вы еще сосунок, чтобы судить мои поступки! И будьте довольны… — мичман поперхнулся и облизал сухие, все в трещинах губы. — Будьте довольны, что переспали с этой девкой… — тихо, с жадной ненавистью произнес он.
Рука взметнулась сама. Дамир влетел в дверцу шкафа, сполз и уселся среди стеклянных брызг.
— Нокаут, — констатировал Игорь Букинский. — Обоим.
— Окажи ему первую помощь, коль скоро ты на службе, — сказал Антон.
— Окажу, — кивнул Игорь и сплюнул на пол. — А ты шибче сматывайся. Хоть в город сходишь напоследок.
Он добрался к ней в девятом часу, и Нина стала его кормить. Антон не отказался, он еще ничего не ел сегодня. Нина сидела рядом и смотрела, как он ест. Она спросила:
— И он отпустил тебя, зная, что ты идешь ко мне?
— Он ничего не мог поделать, — сказал Антон, вспоминая бесчувственное тело.
— Не сердись на меня, — попросила она.
— Я хотел победить, — грустно молвил Антон. — Я долго жил этим желанием. Но я был глуп и неосмотрителен. Я не понимал, что прежде, чем победить, надо выиграть. И я рад, что прошел эту науку сейчас, а не позже. Я не сержусь.
— Нет, — сказала она. — За те слова.
— Ну, — засмеялся он, — что стоит сделать так, чтобы их не было.
Потом она спросила:
