Полковник Гриф вызвал Антона к себе. Антон пошел без страха и стоял на ковре вытянувшись, в положении «смирно», и стоять ему было удобно и приятно, а полковник, расположившись в кресле, листал рукопись и временами посмеивался.
— Забавно, забавно, а ремарки особенно, — выговаривал полковник. — Вы послушайте: «Ломаются горные хребты, рушатся основы порядков, извергаются вулканы и низвергаются принципы. В публику летят камни и вулканический пепел. В зале пахнет серой и тленом».
— Впечатляет, — одобрил Антон. — Помнится, что-то подобное было у раннего Чехова. Вы чувствуете влияние?
— Чехов, насколько мне помнится, учился на медицинском факультете, — сказал полковник.
— Лермонтов учился в офицерском училище, как раз напротив, — возразил Антон. — Куприн учился в кадетском корпусе, Баратынский был офицером, Лев Толстой…
Полковник сделал отстраняющий жест ладонью:
— Послушайте, Охотин… Сядьте-ка вот в это кресло… Скажите, совпадает ли с вашими мечтами о будущем поприще, вот эта наша военная, не очень поэтическая и даже порой грубая действительность? Те ли люди окружают вас, которых вы хотите около себя видеть? Не ошиблись ли вы, выбирая профессию? Может быть, вы тайком тоскуете о филологическом факультете? Хотя… Никакая нужда не заставляла вас идти в военное училище… Помню, в двадцать шестом году учился я на втором курсе Краснодарского педагогического института. Бедствовал невообразимо. По вечерам мешки грузил на пристани, тем и питался. Да еще отец мне присылал — два рубля в месяц, больше не мог. И вдруг читаю в газете: объявляется прием в военно-морское училище, все курсанты находятся на полном государственном обеспечении. О, каким непреодолимым искушением это сияло: учись и ни о чем не думай, ни о куске, ни о ботинках… Наскреб денег, купил билет до Ленинграда. Спал на полке, чемодан под головой. Где-то до Харькова проснулся — нет уже под головой чемодана.
Так и прибыл, в чем стоял… У вас подобного мотива быть не могло. Остается предположить призвание, то есть любовь к морю и военной службе. Или вас толкнула семейная традиция?
— Традиция помогла мне быстрее осознать призвание, товарищ полковник, — сказал Антон. — И конечно, если бы на свете не было моря и флота, я пошел бы на филологический факультет.
— Отрадно слышать, если это продуманный ответ.
— Безусловно, — подтвердил Антон.
— Ну, добро. — Полковник хлопнул ладонью по рукописи. — Я не знаю, кто автор этой легкомысленной пьесы. Но кто бы он ни был, советую ему пересмотреть свое отношение к принципам, на которых зиждется воспитание русского морского офицера. Не надо кусать начальство. Оно желает вам добра, хоть и не всегда осуществляет свои намерения достаточно умело.
— Наверное, правильно понятая доброжелательная критика может прибавить умения, — осмелился подсказать Антон.
— Военная служба, товарищ Охотин, — это не профсоюз, — ответил полковник. — Идите, Охотин. И если уж не можете без стихов, пишите про любовь.
— Есть писать про любовь! — сказал Антон и встал. — Взыскания никакого не будет?
— Пока нет, — ответил полковник. — Идите.
Хотя по логике отношений Антон должен был стать явным неприятелем Билли Руцкого, по парадоксальной логике чувств он стал его интимным другом. Билли раскрывал перед ним душу и выкладывал наружу перепутанный клубок мучений и несбыточных надежд.
И часто спрашивал:
— Вы не переписываетесь?
— Да нет же, — отвечал сперва Антон, потом ему это однообразие надоело, и он написал Инне бодренькое, малосодержательное письмецо.
— А ты в нее не влюбился? — спрашивал Билли, совсем теряя разум.
— И в мыслях нету, — уверял его Антон.
Откровенность — когда люди не ищут друг в друге корысти — влечет за собой откровенность. Антон рассказал про Нину.
Билли только вздохнул:
— Всегда тебе везет… Почему тебе так везет?
— Бывало, что и не везло, — сказал Антон. — Один раз меня форменным образом бросили. Она ушла к другому на моих глазах, откровенно и безжалостно.
— Ты быстро утешился?
— М-да… — признался Антон и ему стало чуть стыдно, что он так недолго страдал после того, как Леночка переметнулись к Христо. Великое страдание гнездится в великих душах. Мелкие душонки испытывают малюсенькие огорчения. Сравнение с Билли было не в его пользу. Он стал оправдываться: — Да я и не любил по-настоящему. Так, увлечение…
— А сейчас у тебя по-настоящему? — продолжал Билли выспрашивать с упорством женщины. — Сейчас ты пожертвовал бы ради нее своей карьерой, удобствами, жизнью?
— Как сказать заранее… — неопределенно ответил Антон.
— Здесь-то и зарыта собака, — сказал Билли. — Главное: что из того, что тебе необходимо, ты можешь оставить ради любимого человека?
— Нужно испытание, — вразумил его Антон.
Билли коротко взглянул на него и нехорошо усмехнулся.
— Что ты? — спросил Антон.
— Ты везучий малый, — сказал Билли. — Наверное, у тебя особый талант, я на себе чувствую. Я тебя ненавижу, и тянет к тебе. Не только потому, что ты с Инкой ночь провел…
— Господи, опомнись! — взмолился Антон. — Ничего не было!
Вилли не хотел опоминаться:
— Иногда хочется сделать тебе жуткую, наипаскуднейшую гадость. Чтобы ты сам опомнился и понял, что не все тебе можно.
Антон вздохнул безнадежно.
— Ты не способен на гадости, Билли, — сказал он. — Говорил же, что никому не хочешь зла.
— Говорил. Но тебе я хочу сотворить величайшую гадость! — крикнул Билли и пошел прочь.
Глядя на его заплетающуюся походку, Антон подумал: глупая штука — ревность, это все равно что за чужую вину мстить самому себе, никогда в жизни не буду ревновать!
Прихоти фортуны не поддаются ни прогнозированию, ни истолкованию. Эта своенравная дама, коли ей взбредет в голову, осыплет тебя милостями щедро и вовремя, ну а уж если взыщет, так взыщет полной мерой, только успевай считать оплеухи.
Антон ломал голову, где раздобыть трешку на подарок Нине к Восьмому марта, а тут дневальный прибежал и сказал, что его ждут в комнате свиданий. Он спустился в эту комнату и пригляделся к обстановке.
Сидели несколько мам, оглаживая своих чад-первокурсников. Бледная дева, хлопая ресницами, нашептывала что-то тайное красивому старшине первой статьи с четвертого курса. У доски с правилами для посетителей стоял собственной персоной Ральф Сарагосский.
Антон мигом сообразил, что Ральф пришел к нему.
— Вот вы какой, — произнес эстрадник, раскинув руки, как для объятия. — Везде вас искал, но ни в каких литературных кругах о вас и слыхом не слыхано. Сообразил позвонить в Москву Саше. Тут-то все и выяснилось.
— А зачем я вам понадобился? — спросил Антон.
— Что за вопрос, — опять развел руками Ральф Сарагосский. — Надо же познакомиться с автором вещи, которую исполняешь, и исполняешь не без успеха. Уверяю вас, это не пустой комплимент.
— Очень лестно, — сказал Антон. — Давайте присядем на стульчики.
— Должен вам сказать… — Ральф уселся на стул плотно, уверенно, расставил колени, и тут стало заметно, что он приобрел уже круглый животик. — Должен сказать, что вещи, как и люди, имеют неприятную тенденцию стареть. Сперва публика увлекается твоим номером, как девушкой, только что
