На память. — Ариф подал ему блестящую брошку Антон взял выпиленный из нержавейки силуэт тральщика Т-612.
— Спасибо. — Он проткнул ножом справа голландку и привинтил брошь. — А патруль с меня ее не сымет?
— Снимет, — сказал Ариф.
— В отпуске буду носить. — Антон отвинтил гайку и спрятал брошь в карман.
Он поднялся и почувствовал, что ноги не слушаются его, а в голове ясно, легко и прозрачно, и непонятно, что же такое случилось с ногами. Ноги не создавали телу опоры.
— Чепуха какая-то, — смущенно улыбался Антон, хватаясь за переборки.
— Чепуха, — сказал Ариф.
Они вышли из-под полубака, и Антон увидел солнце на севере. Оно было тусклое, притушенное туманом, не совсем солнце, а так, что-то среднее между солнцем и луной.
— Ну, Ариф, и силен же у тебя антисептик, — сказал он. — Так нельзя будущему офицеру. Спокойной ночи… А если ты в самом деле луна, — бормотал Антон, шагая к своему кубрику, поднимая указательный палец к светилу и глядя вдоль него, как вдоль ствола пистолета, — так тебе тоже не положено висеть в таком виде на норде, ступай на свое место…
Луна, призрачно-бледная, стояла над сопкой в южной стороне, но Антон не посмотрел туда.
На катера их расписали по одному человеку, дублерами боцманов. Боцман «16-го» Аркадий Кудыля воспользовался случаем. От подъема флага и до сигнала «конец работ и занятий» Антон красил. Он покрасил палубу, борта, рубку, торпедные аппараты и якорную цепь. Он освоил кисть, как ложку, проник в самую суть малярного дела и постиг все свойства масел, растворителей, разжижителей, сиккативов, пластификаторов, глифталей, пентафталей, эпоксидов и этиленово-перхлорвиниловых эмалей. Он красил и простыми масляными красками, и красками новейшими, созданными на основе сополимера хлорвинила и винилацетата с включением дополнительных компонентов в виде толуола, бутилацетата и других, а также соответствующих пигментов. Он разводил их сольвентом и ксилолом. Он научился идеально наносить их на поверхность распылителем под давлением 1,5–2,5 атмосферы.
— Это же нет слов! — восклицал Аркадий Кудыля, глядя на работу своего дублера. — Это же сумашечий талант! На Ближних Мельницах у меня живет знакомый художник, так он бы скончался от зависти, увидав твой мазок. Тебе же ничего не стоит выкрасить салон первого класса теплохода «Адмирал Нахимов»!
И послал Антона красить форпик.
Из полихлорвиниловых эмалей выделялись пьяные газы. Антон выкарабкивался наверх, прочищал легкие глубокими вдохами (десять ударов сердца — вдох, десять ударов — задержка дыхания, десять ударов — выдох) и лез, обновленный, обратно и косую щель форпика.
Только выходы в море спасали его от надоевшей работы. Антон отмывал руки уайт-спиритом, одевался в меховую куртку и становился на боцманское место на мостике, слева от Командира. Аркадий Кудыля и тут уступал ему.
Убедившись, что практикант прилично знает сигнальное дело, может работать и флажками и прожектором, командир катера лейтенант Мышеловский не возражал против такой замены.
Уникальная фамилия командира напомнила Антону о Ленинградской гарнизонной гауптвахте да об Акиме Зотове. Его подмывало рассказать, что знает о случае там на Балтике, когда лейтенант, будучи еще старшим лейтенантом, всадил две учебные торпеды в старый миноносец.
Удачно забросав ракетами условного подводного противника, возвращались в базу, и Антон не выдержал искушения:
— Пришлось мне сидеть на ленинградской гауптвахте…
— Садовая, два? — отозвался лейтенант с теплом в голосе, — Памятное место. За что, если не тайна?
— За оскорбление действием и опоздание на два часа. Дело прошлое, но я был не виноват.
— Допускаю, — согласился лейтенант Мышеловский.
— Сидел со мной в камере старшина первой статьи Аким Зотов, — подошел Антон поближе.
— Аким служит в Ленинграде? — удивился лейтенант.
— Ему дали десять суток отпуска за призовые стрельбы. Он и отправился в Ленинград, поскольку у него там зазноба сердца.
— Светлана со «Светланы», это всей дивизии было известно… И он вместо отпуска угодил на гауптвахту? Каким путем?
— Путем неотдания чести на Невском пехотному бурбону. Ну, понимаете, мысли о Светлане со «Светланы», внимание рассеянно.
— Выходит, столь жданная встреча не состоялась? Обидно.
— Представьте себе, состоялась. Мы с ним работали в арсенале, драили ржавые сабли. Светлана приходила туда в обеденный перерыв, приносила пирожки
— Экая дошкольная романтика… — сказал лейтенант Мышеловский и повернул строгое лицо к Антону. — Ну и к чему вы затеяли весь этот разговор?
— Да так, — уклонился Антон от ответа. — Это ведь принято говорить про общих знакомых.
— Хреновину городите, старшина, — возразил лейтенант Мышеловский. — Аким рассказал вам, за какой финт меня разжаловали и сослали на Север. Вам захотелось похвалиться осведомленностью. И вообще маленькому человечку приятственно знать о начальнике нечто компрометирующее.
— Почему «компрометирующее»? — сказал Антон, крупно обидевшись на «маленького человечка». — Вы правильно поступили.
— Бросьте, — усмехнулся лейтенант. — Постыдное мальчишество… Кстати, вы уже всему дивизиону рассказали мою историю?
— Не успел, — буркнул Антон. — Где уж тут, с этой покраской.
— Вот и прекрасно, — перешел на дружелюбные интонации лейтенант Мышеловский. — Еще раз труд принес пользу. Хочу вам сказать, что меня здесь знают с другой стороны.
— Как же, — сказал Антон. — Передовой командир. Наслышаны.
— Вы начинаете дерзить, — сухо молвил лейтенант. Щуря глаза, захлебываясь встречным ветром, Антон прокричал:
— Никак нет, товарищ командир! Вам показалось!
Он включил прожектор и заклацал решеткой, запрашивая у поста разрешение на вход в базу.
«Интересно, — думал Антон, — что теперь придумает Аркашка Кудыля? Кажется, все, что красится, уже покрашено… Ничего, осталась неделя, что бы он ни придумал — сделаю, не околею».
В последнюю неделю Антон сделал две швабры, перебрал и отдраил дымаппаратуру и сплел пеньковый мат.
— Талант, сумашечий талант! — восхищался Аркашка Кудыля. — Нет, я отвезу этот матик в Одессу и покажу перед старыми боцманами Черноморского пароходства!
— Не надо, — хмуро сказал Антон. — Еще скончаются от зависти.
— Он уже надул губы, — ухмыльнулся Аркашка Кудыля. — И это вместо сказать спасибо за морскую науку.
— Нет, я ничего, — сказал Антон. — Спасибо, что уступил место на мостике.
— Всем расскажу, что это будет большой моряк! — Аркашка поднял указательный палец. — Моряк с крупной буквы, напечатанной красной краской, наша гордость и золотой фонд. Ах как мне хочется знать его размер подметки.
— Сорок третий, — ответил Антон на странный вопрос. — А размер головного убора не требуется?
Аркашка Кудыля исчез, и целый вечер его не слышно было ни на катере, ни на пирсах, ни в клубе плавбазы.
Наутро Антон получил у лейтенанта аттестацию, собрал книжки уложил в мешок нехитрые вещички рядового моряка, попрощался с командой «16-го» и направился было на пирс к месту сбора курсантской команды. Тут появился Аркашка Кудыля с подсиненными подглазьями и вручил Антону пару лаптей,
