нашлось, он вернулся на родину и в семью. Тут директор случайно встретил Дмитрича, с которым вместе учился в университете и даже играл в одной волейбольной команде, предложил ему замену – и Дмитрич согласился.
Дмитрич посмотрел на часы. До звонка на урок оставалось еще минут пять.
– А где тут у вас сортир? – негромко поинтересовался литератор у физрука Володи.
– Вообще – за актовым залом, но он все время… закрыт, так что пойдем к нам в тренерскую заскочим; у нас там – люкс: даже душ есть, – гостеприимно махнул рукой Володя.
Двое вышли из учительской, прошли по второму этажу, спустились на первый и, пройдя через вестибюль, оказались возле «люкса».
По пути Дмитрич ловил на себе любопытные детские взгляды. Ему то и дело шептали: «Здрасьте». При этом Дмитрич приветливо раскланивался, а маленький, крепкий и совершенно лысый Володя, принимая все проявления внимания на свой счет, лишь сдержанно и холодно кивал.
– Брысь! – просто и неприветливо сказал Володе влюбленной парочке, обнимавшейся в углу возле тренерской.
– Здрасьте! – несколько виновато кивнул двухметровому юноше и маленькой девочке с формами Маши Распутиной Дмитрич, но его приветствие осталось незамеченным.
Володя открыл тренерскую, впустил Дмитрича в этот, чувствовалось, привилегированный кабинет, куда вход был доступен не каждому, внимательно осмотрелся по сторонам и закрыл за собою дверь.
– Сортир – направо, располагайся, – кивнул литератору физрук, а сам прошел дальше, в следующую часть помещения, в которой размещался стол и два стула. – Я в офисе.
– Ага, – кивнул Дмитрич и направился в ту самую часть тренерской, за которую Володя и называл ее «люксом».
Через несколько секунд в дверь тренерской постучались.
– Войдите, – рявкнул Володя.
Последующий разговор между физруком и тем, кто вошел в «люкс», был крайне нелицеприятным. Суть беседы состояла в том, что вошедший, лицо явно мужского пола и возраста того самого, когда голос ломается, выдавая фальцет там, где его обладателем планировался бас, – так вот, это самое лицо поинтересовалось у Володи, где сегодня будет физкультура, и после того, как Володя коротко ответил, что, мол, на лыжах, лицо это сказало, что какие-то люди непременно повесят Володю за то самое место, которое обладатель голоса, скорее всего, отморозит во время кросса.
Далее, как успевал понять Дмитрич, в тренерской случилась какая-то заминка, раздался резвый топот двух пар ног, хлопнула дверь и как-то походя, но неумолимо, дважды провернулся в дверном замке ключ. Через несколько секунд Дмитрич уже оказался у выхода из тренерской – для того, чтобы убедиться: дверь и вправду закрыта. А тут еще начал противно дребезжать звонок.
Тем временем свидание, грубо прерванное Володей, продолжалось или, лучше сказать, спешно и бурно заканчивалось.
– Не надо… Не на-до, – горячо прошептала маленькая, но с формами девушка своему кавалеру, который, повинуясь непонятному чувству, старался воспринять эти самые формы не только зрительно, но и тактильно.
– Все-все, – согласился долговязый и подключил к восприятию обоняние.
Тут Дмитрич тихонечко постучался в дверь тренерской изнутри.
– Товарищи, – робко пробормотал он, – то-ва-ри-щи…
Бойкий топот девичих каблучков был ему ответом.
– Преподы – извращенцы, – внятно произнес кто-то сразу вслед за топотом, а далее – Дмитрич услышал удаляющуюся размеренную поступь тяжелой обуви как минимум сорок пятого размера.
Литератор в отчаянии осмотрелся по сторонам лишь для того, чтобы понять: выход, который в гневе замкнул за собою физрук Володя – единственный путь, через который можно было покинуть тренерскую. Впрочем, почти сразу Дмитрич сообразил, что здесь, конечно же, должно быть еще и окно – и ринулся в ту самую часть «люкса», которую Володя назвал «офисом». Окно в тренерской, конечно же, имелось. Оно было расположено почему-то метрах в двух над уровнем пола, но зато прямо над письменным столом. Окно было старым, с деревянными фрамугами, заботливо законопаченными Володиными руками, с наклеенными поверх ваты полосками скотча. Однако из письменного прибора на столе озорно торчали ножницы.
Шла восьмая минута урока, когда Дмитрич закончил отлеплять от дерева скотч и с большим трудом, едва не свалившись с письменного стола, распахнул фрамугу. Литератор взгромоздился на подоконник и стал бегло осматривать место предполагаемого прыжка. Это было сделать довольно сложно: под окном раскинулись кусты шиповника, сверху заледеневшие и густо посыпанные снегом. Тогда Дмитрич вознамерился совершить прыжок вслепую. Но едва он сосчитал до трех, как из кустов, изучая пересеченную местность и зябко кутаясь в недорогие дубленочки, выскочили две дамы, по размерам, старшеклассницы, и, запулив подальше красные от губной помады окурки, деловито направились к школьному крыльцу, расположенному слева от шиповника, если осматривать школьный двор, из тренерской, расположившись на подоконнике.
Второй раз Дмитрич досчитал до пяти, но тут из кустов вылезли два паренька на годик-другой помладше давешних девиц, что угадывалось в выражении восторга по поводу неожиданного окна в расписании, точнее, в слишком бурном характере выражения этого самого восторга, а еще точнее, в словах, которыми и выражался восторг.
Тогда Дмитрич, дав паренькам уйти, просто, безо всякого счета, прыгнул в кусты, памятуя, что дальше пятнадцатой минуты урока дети ждать его, Дмитрича, не должны и, вероятнее всего, не будут. Прыжок был не самым удачным. Во-первых, Дмитрич по колено увяз в снегу, подвернув при этом ногу; вдобавок, с носа его слетели очки. Во-вторых, литератор почувствовал, как через все его лицо – слева наискосок – набухает солидный, почти сабельный шрам. В-третьих, он открыл, что в кустах, кроме него, еще кто-то есть.
Мальчик и девочка, которые, вероятно, не закончили еще и начальной школы, оторвались от мобильного телефона, в котором, чувствовалось по их хихиканью, разглядывали что-то интересное, веселое и очень познавательное. Девочка наклонилась к мальчику и что-то зашептала ему на ухо.
– Маша сказала, что вы – робот! – услужливо озвучил ее слова мальчуган.
Дмитрич, нашаривший в снегу свою оптику и водворивший ее обратно на нос, никак не отреагировал на слова паренька, и стал выбираться из кустов.
На тропинке, протоптанной от шиповника к школьному крыльцу, Дмитрич столкнулся с тремя первоклашками, которые волокли куда-то внушительных размеров дога.
– Отпустите собачку, – бросил им на ходу Дмитрич.
Первоклашки застыли с раскрытым ртом, и воспользовавшийся их секундным замешательством дог, сверкая черным полированным задом, показал людям, насколько быстро умеют бегать их четвероногие братья.
– Он колдун! Он колдун! – мечтательно протянул тоненьким голоском один из малышей, показав пальцем в спину Дмитрича, который, припадая на левую ногу, с быстрого шага перешел на бег прихрамывающей трусцой.
Остальные малыши молча и зачарованно кивнули.
Шла десятая минута урока.
А уже на одиннадцатой минуте Дмитрич бодро влетел в кабинет литературы.
– Здравствуйте-садитесь! – бросил он на ходу, думая в этот момент, как бы половчее провести урок без конспекта, который остался в портфеле, а портфель – в учительской.
К Дмитричу вернулась его привычка говорить одно и думать в это самое время о другом, иногда – противоположном тому, о чем он говорил в данный момент, иногда – к произносимому вслух не имеющем и вовсе никакого отношения.
«Да, в школе многое изменилось, – думал литератор, называя свои фамилию, имя и отчество, рассказывая о том, как он учился в десятом классе, как вызывали на родительское собрание его маму, кстати сказать, ветерана Великой Отечественной войны… – Многое изменилось. Всего пять лет, а гляди… Акселерация. Десятиклассники выглядят как взрослые люди, а некоторые из них – как люди средних или даже пожилых лет…»
– Тема нашего первого урока – культурная ситуация пятидесятых годов девятнадцатого века, – плавно
