середину… Ты будешь меня ненавидеть. Я сделаю из тебя нового, лучшего человека, а этого ты не простишь. Созданное всегда ненавидит своего создателя, может быть, атеизм… любопытный материал… еще поработаем…
И визкап Службы, отважный гозт Бруно Джагрин исчез.
Солнце зашло как раз в том месте, где Стена упиралась в скалы Норта Верде. С гор потянуло холодным ветром.
Громадное колесо подъемника стояло на высокой скале, и с площадки была хорошо видна черная дыра в горном склоне, из которой на одном стальном тросе выползали и в которую на другом тросе вползали одна за другой вагонетки. На контрольном участке каждую прибывшую вагонетку проверяли межевики, после чего она с лязгом опрокидывалась, швыряя свое содержимое в большой конусообразный бункер. В обратный путь вагонетки уходили набитые коробками. Шел стандартный обмен времен: сырье Настоящего — на безделушки Будущего.
Молодой священник стоял на самом краю погрузочной площадки. Холодный ветер развевал его накидку, но священник не обращал на это никакого внимания. Он прощался. Позади — долгие годы учения, впереди — возвращение на полузабытую родину, в Настоящее. Справится ли он со своей священной миссией? Как-то встретят его?
Сопровождающий священника маер Службы жестом показал святому отцу, что его вагонетка времени на подходе. Когда глубокое железное корыто приблизилось, маер ловко усадил в него священника, а на прощание крикнул:
— Голову пригни, святой отец, а то оторвет в тоннеле!
Раскачиваясь, вагонетка ухнула вниз и крохотной точкой исчезла в черной дыре. Путешествие в Настоящее началось.
Полстэлса вони, неудобного сидения на обрезке доски со втянутой в плечи головой, и вот уже путешественник во времени выбрался из своей железной ванны и предстал перед пьяными блюстителями Настоящего. Блюстителей больше интересовали коробки, поэтому один из них смачно дохнул перегаром на печать — чернила, похоже, были ему без надобности, — с грохотом опустил ее на документы пришельца и поскорее направил того к выходу.
Молодой священник узкой тропкой спускался в долину, шагал в сторону заходящего, на этот раз по- настоящему, за горизонт, а не за Стену, солнца. Он улыбался. Счастье душило его. Там, за его плечами, укрытое стеллитом, осталось сытое Будущее, погрязшее в грехе и наслаждениях, осталось время, которому не нужна истинная любовь, остался фантастический мир башен со всеми своими межевиками и генералами, такими умными специалистами и координаторами. Господи, как он их всех обманул! Обвел мудрецов и хитрецов вокруг пальца и сбежал в Настоящее. Пусть теперь ждут его. Им долго придется ждать! Нет, в главном он постарается не подвести их. Может быть, ему даже удастся сделать то, чего они хотят. Но назад они его не заманят. Жить надо в Настоящем. Именно здесь он будет нести любовь Спасителя несчастным и сирым, всем помогать, всех любить, и прекрасней такой жизни быть ничего не может.
Тропинка пошла вниз, вправо, обежала большой круглый валун и вывела священника прямо на автобусную остановку. В основном здесь были рудокопы с характерными смуглыми лицами. Многие из них сидели на корточках.
Замусоренный пятачок остановки рядом с пыльной дорогой. Навес давно содран и утащен, видимо, с целью ремонта крыши какой-нибудь из окрестных лачуг. Изрезанная ругательствами и кличками деревянная скамья. Ржавые прутья, торчащие из утрамбованной глины. И везде — бумажный и прочий сор.
Священник достал из кармана пакетик с носовым платком, распечатал его, вытер лицо, а скомканный пакет неожиданно для себя швырнул прямо на арар. Впрочем, утилизаторов здесь и не имелось.
Люди на остановке овцами повернулись в одну сторону. Вдалеке пылил и петлял автобус. По тропинке к толпе, держась за руки, подбежала молодая парочка. Парень был обычным поджарым рудокопом — ничего особенного, а вот девчонка взгляды притягивала. Крепко сбитая, глазастая, полногубая брюнетка, еще не растратившая юную свежесть, она походила на яркий, аляповатый, но уже чуть измятый пластиковый пакет.
Из-за круглого камня вывалилось трое блюстителей в своем обычном чуть пьяном состоянии. Прошарив взглядами остановку, они переглянулись и двинулись к молодой парочке.
Дряхлый автобус кряхтел, толпа вминалась, впрессовывалась в ржавые двери, а в пыли, от тычка дубинки в живот, корчился паренек-рудокоп. Девчонку блюстители тащили в кусты. Она даже не кричала.
Запрыгивающий на подножку автобуса пожилой рудокоп косился в ту сторону с явной завистью на физиономии. Священник поспешил отвернуться.
Все будет не так просто, как ему представлялось. Он забыл, какое гордое чудовище обитает в его душе, и сейчас это чудовище приготовилось убивать.
Перед тобой трое пузатых блюстителей Настоящего, всего-то. Три удара, всего-навсего три крепких удара, тут «гром вечности» не понадобится, и они навсегда потеряют охоту к таким забавам. Чудовище неодолимо тащило священника на совершение расправы, но тут к автобусу подбежало еще несколько рудокопов.
— Куда, святой отец? Без тебя справятся!
Хохотнул и чертом оскалился всеми зубами самый веселый из них, и рудокопы мигом втащили священника в отходивший автобус. Двери захлопнулись.
Машину качало, кто-то ругался, на остановках ругань усиливалась.
Упершись горячим лбом в прохладу еще не выбитого стекла, священник уговаривал свое гордое, жаждущее убивать чудовище. Любить надо, любить, несмотря ни на что. Любить этих потных насильников в мундирах, этих несчастных рудокопов. Сила бессильна в божьем мире. Любить и только любить, пусть и с закрытыми изо всех сил глазами.
— Веселей, святой отец! — хлопнул его по плечу оказавшийся рядом веселый рудокоп. — Что толку грустить!
Священник открыл глаза, увидел пропеченные солнцем, заросшие бурьяном холмы Настоящего и подумал: «Вот я и дома».
Глава 24
НАСТОЯЩЕЕ
Крыса была громадной и очень осторожной.
Затаившись в дыре под фундаментом заброшенного цеха с выбитыми стеклами, она следила за мальчонкой. Тот хлестал прутиком по ярко-желтой от рассыпанного порошка луже. Брызги летели во все стороны, и мальчонка в восхищении открыл рот. Из дыры крыса шмыгнула в тень догнивающей свое бочки с осыпавшимися обручами. Добыча находилась совсем рядом, но старая крыса не торопилась. Она точечно нюхала воздух, словно оценивая каждое долетающее до нее слово, причем беспокоили ее вовсе не три молоденькие женщины, болтавшие у местного «источника» — ржавой водопроводной трубы, которая торчала из глинистого склона. О ребенке они забыли и поочередно примеряли новое ожерелье одной из них, невысокой босоногой жгучей брюнетки.
Резкие, громкие слова, долетевшие со стороны, противоположной «источнику», заставили крысу замереть.
— Осторожней с жигучом, святой отец, от него волдыри величиной с орех бывают. Смотри, пацан сейчас купаться будет, а мамаше хоть бы хны. Говорят, от этой химии тараканы вырастают с ладонь. Бурьян, жигуч — вся дрянь у нас гигантская. Это и есть Настоящее! Что сидишь? Ну давай, спасай пацана!
На пригорке сидели двое. Один — в черном, второй — в пестрой рубашке и с алым пиратским платком на шее. Один — священник, второй — поэт.
Говорил поэт. Звали его Килик Рифмач. А слова он чеканил так, будто продолжал давний-давний спор. Священник молчал. Только что он выпрямил найденный здесь же ржавый арматурный прут и теперь под корень рубил им кусты бледно-цветущего жигуча, собирая их в неяркий, но опасный букет.
Молодухи громко засмеялись. Брюнеточка вернула себе ожерелье, гордо подняла голову, уперлась руками в бедра и закрутилась перед подружками. Засмеялся и мальчонка. Он уже хлопал ладошкой по ядовито-желтой луже.
