что-то сродни подвигу. Не у всякого на такое хватит выдержки и самообладания.
Поскольку мы провели в Йемене около двух недель, нам пришлось менять американские доллары на талеры Марии-Терезии. Банков, как уже было упомянуто, не существовало, и мы ходили по таизскому базару и приценивались, где больше дают за доллар. Выбрали лавку с наилучшим курсом обмена. Талеры во всех лавках хранились в больших кованых сундуках с ключами устрашающих размеров. За несколько зелененьких бумажек мы получили целый мешок денег, и я понес его на спине. Так и сфотографировался с ним на выходе с базара. Через двести метров пришлось передать мешок спутнику, одному из членов нашей группы: поклажа оказалась довольно тяжелой.
А у нас в валютно-финансовом управлении Министерства иностранных дел вышел скандал.
— Почему деньги менялись у купца на базаре?
— Потому что в стране нет банков, — отвечал я.
— Этого не может быть! Раз есть государство — значит, есть банки! — был ответ.
— А в этой стране нет банков, — упорствовал я. Положение спас посол, подтвердивший своей подписью законность нашей финансовой операции.
О вручении верительных грамот следует рассказать особо.
Передвигались мы по Таизу, так же как и по стране, на «лендроверах», объезжая громадные валуны и ямы. За сто метров до дворца сопровождавшая нас йеменская стража согнала прикладами ружей с проезжей части дороги местного жителя, присевшего справить нужду. Нам объяснили, что жители города стремятся использовать для этих целей именно центральную часть дороги, опасаясь змей, гнездящихся в кустах на ее обочинах.
Сам дворец представлял собой неказистое сооружение из камней, со множеством каких-то пристроек. Внутри дворца стены были неровные, небрежно помазанные известкой.
В приемной мы расписались в книге для почетных гостей, и наступило томительное ожидание. Наконец представитель протокольной службы объявил, что можно входить в тронный зал, предварительно сняв обувь. Свита посла (нас было трое сопровождающих) быстро рассталась со своей обувью, а Евгений Дмитриевич Киселев заявил, что ботинки снимать ни в коем случае не будет, так как он при парадном мундире.
На нем действительно были мундир, форменная фуражка, на груди — ордена и медали, ботинки начищены до блеска. Наступила заминка. Пришлось долго согласовывать этот вопрос. Протокольщики, дипломаты, министры ушли на совещание. Время от времени они появлялись, и я, представлявший с нашей стороны и протокол, и переводчика, вел изнурительные переговоры, разъясняя, что, сняв ботинки, посол нарушит установленную его правительством форму и проявит тем самым неуважение к имаму. Противоположная сторона, ссылаясь на свои порядки и традиции, доказывала, что вход в тронный зал возможен только без обуви. А посол при этом все больше свирепел, всем своим видом демонстрировал непреклонность и злобно глядел на меня.
Мероприятие явно срывалось, дело зашло в тупик, а мне почему-то захотелось разбежаться и проломить головой стену приемной дворца.
Наконец йеменская сторона стала проявлять обеспокоенность и некоторые колебания. Какой-то протокольный чин подошел ко мне и заговорщическим шепотом спросил, равняется ли ранг посла генеральскому званию. Почувствовав брешь в йеменской обороне, я радостно воскликнул: «Что вы, что вы! Он выше генерала, он — маршал!» (В то время звание «маршал» — аль-мушир — уже появилось в арабском лексиконе.)
— Тогда можно в ботинках, но одному лишь послу!
Потные, злые и обессилевшие, мы ввалились в так называемый тронный зал, и мучения наши возобновились, но уже в связи с другим инцидентом. Я перевел (заранее подготовившись) речь посла по случаю вручения им верительных грамот, а когда имам Ахмед открыл рот для ответного слова, то послышались странные звуки, не напоминавшие мне ничего знакомого…
Но сначала о самом имаме. Он сидел на высоком позолоченном троне. Вместо короны на голове возвышалась феска — тарбуш, — тоже позолоченная. Одет имам был в белый бурнус, с традиционным кинжалом — джамбией — на широком позолоченном поясе. Скорее всего, и украшения на поясе, и ножны кинжала были из чистого золота… Все эти атрибуты царского величия были йеменского происхождения, и лишь тапочки без задников, надетые на босые ноги имама, были произведены фирмой «Батя», и именно они напоминали о том, что где-то далеко-далеко существует другой, цивилизованный мир. Глаза имама были сильно навыкате (базедова болезнь), челюсть отвисла (что-то нервное), и понять его речь было просто невозможно.
Небольшое отступление. В дальнейшем имама консультировали и лечили многочисленные светила советской медицины. Имам очень не любил глотать резиновую кишку и подвергать себя другим унизительным процедурам, тем более что они не приносили ему немедленного исцеления от многочисленных недугов. Верил он только профессору Шмидту, директору Института неврологии Академии медицинских наук СССР. Лечение Шмидта состояло в том, что он легко и нежно ощупывал тело имама Ахмеда и деликатно постукивал маленьким молоточком по царственным коленкам. Эта последняя процедура имаму особенно нравилась. Про Шмидта он говорил с восхищением: «Этот очень хорошо лечит» и подарил ему арабского скакуна. Не помню уж, чем окончилась история с этим подарком…
Среди нас был мой преподаватель арабского языка в Институте востоковедения и старший товарищ Абдарахман Фасляхович Султанов, удачно прикомандированный к делегации как знаток языка, арабских стран и к тому же работавший в Йемене в далекие предвоенные годы.
— Переводите, Андрей Федорович (так мы называли преподавателя в переводе на русский). Я совершенно не понимаю имама!
— Думаешь, я его понимаю? — послышалось в ответ. — Переводи сам — ты же был отличником, — ехидно добавил Султанов.
Как выяснилось впоследствии, имам говорил на каком-то своем диалекте и к тому же имел многочисленные дефекты речи. Из этой ситуации мы вышли таким образом: один из йеменских чиновников переводил нечленораздельные звуки имама на понятный арабский язык, а мы уже вдвоем успешно справлялись с переводом. Среди серьезных вещей, сказанных имамом, были пожелания, чтобы Советский Союз помог Йемену в поисках на его территории нефти с последующей ее добычей на выгодных для нас условиях. Примерно два десятилетия прошло, прежде чем нашли в Йемене нефть, и нашли ее, к сожалению, не мы.
Вконец обессиленные, вернулись мы в гостевой дом, а наградой нам были полстакана водки и закуска, извлеченная из консервной банки, — что-то вроде севрюги в томатном соусе. Так мы решали вопросы питания и столь необходимой в этих условиях дезинфекции.
17 января 1958 года «Правда» откликнулась на вручение верительных грамот сообщением, в котором, естественно, все выглядело строго и благопристойно и не содержалось никаких намеков на йеменскую экзотику:
«Вручение посланником Советского Союза верительных грамот королю Йемена Каир, 16 января (ТАСС). 14 января в Таизе посланник СССР в Йемене Е.Д.Киселев, который также является послом Советского Союза в Египте, вручил свои верительные грамоты королю Йемена имаму Ахмеду.
При вручении грамот с йеменской стороны присутствовали государственный министр Мохаммед эль- Шами, директор экономического отдела МИД Салех Мохсин Шараф эд-Дин и временный поверенный в делах Йемена в Египте Ахмед Мохаммед эль-Шами.
Е.Д.Киселева сопровождали советник С.А.Немчинов и второй секретарь В.А.Кирпиченко, которые были представлены имаму Ахмеду.
После вручения верительных грамот посланник СССР Е.Д.Киселев и король Йемена имам Ахмед обменялись речами».
Кстати сказать, примерно такие же трудности протокольного порядка, с которыми столкнулся советский посол в Йемене, годом раньше испытал и наследный принц аль-Бадр в Лондоне. Визит в Лондон по приглашению королевы Елизаветы был для принца новым тяжелым испытанием после визита в Москву. Он ехал в Лондон с большими колебаниями и дал окончательное согласие, лишь заручившись обещанием
