Андреа оставила его одного – абсолютно неудовлетворенного. Пребывая в одиночестве, он не удержался от искушения заглянуть хотя бы на секунду в небольшое зеркало в позолоченной раме, которое просто выпирало из стены, притягивая к себе взгляд, как магнит. «Похоже, я обугливаюсь прямо на глазах, – подумал он, критически осматривая в зеркале свое постаревшее лицо. – Пожалуй, обнажаться перед этой женщиной мне уже не стоило бы».
Тем временем дверь в соседнюю комнату стала медленно открываться. Пол рассчитывал, что на пороге должна появиться юная Андреа, и тем сильнее было его изумление, когда навстречу ему шагнул Марк. Пол даже попятился – не то от страха, не то чтобы лучше рассмотреть племянника. Марк был все в тех же лохмотьях, в которые превратилась его одежда после отчаянного сражения со скалами у слэптонского пляжа. Он медленно поднял руку в знак приветствия.
– Нет, это невозможно, я болен! Меня отравили! – Эти слова Пол произносил машинально, они лились, рожденные изумлением и неверием в возможность такой встречи. – Нет, с меня хватит! Я знаю, что все это иллюзия, нет никакого сада, никакого дома, и все, что я вижу, – сон или спектакль.
Марк аккуратно закрыл дверь и поискал взглядом стул, на который можно было бы сесть. Он казался очень усталым и явно не имел ни малейшего желания спорить с дядей. Судя по всему, такая реакция Пола его ничуть не удивила, и, не обращая внимания на изумленные возгласы, он сосредоточил внимание на том, что именно привело его дядю в сие унылое место.
– Послушай, у меня мало времени, хватит только на то, чтобы рассказать тебе самое главное: да, я умер и останусь мертвым навеки, по крайней мере для того мира, в котором пока живешь ты. Но знай: я не один, со вчерашнего дня здесь со мной Федерико. Наша смерть, как и все предсмертные метания и страдания, станет бессмысленной жертвой, если ты не найдешь череп и не вернешь его туда, где ему надлежит оставаться вовеки.
Пол внимательно слушал Марка и в то же время рассматривал его лицо – бледное, почти прозрачное, словно трепещущее в каком-то неясном, исходящем из-под кожи сиянии. Слезы душили его, не позволяя произнести слова, готовые сорваться с губ.
Пол прекрасно понимал, что все происходящее ему только снится, но, увидев племянника, не смог оставаться просто сторонним наблюдателем. Его чувства переплелись с эмоциями Марка, и Пол понял, что не принадлежит себе: новая цель определяла теперь его будущее. Против своей воли он оказался втянут в безумную погоню за химерой – носатым черепом.
– Твоя жена обманула нас. Она ведет какую-то нечестную, двойную игру, манипулирует людьми, извращает чужие слова и поступки. Ей и актерам, которые идут за ней по пятам, нужно только одно: они хотят заполучить череп деревянной куклы.
Этими словами Пол нарушил свое долгое молчание. Судя по всему, они не понравились Марку, он покачал головой и негромко, но четко произнес:
– Ада – только инструмент в чужих руках, колесико в огромном механизме, который вращается, смазываемый, как маслом, вселенской движущей силой. Мой тебе совет: найди итальянку, займись с ней любовью. Это она – наша «садовница». Когда ты возьмешь ее, она предстанет перед тобой совсем другой, не такой, как при первой встрече. Но заклинаю тебя: держись подальше от ее отца. Прости, Пол, больше я ничего сказать тебе не могу.
Марк встал со стула и, повернувшись спиной к дяде, пошел к выходу. Пол увидел, что со спины его тело не прикрыто даже лохмотьями одежды. По всей спине – открытые незаживающие раны, настолько глубокие, что в некоторых виднелись осколки сломанных костей. Пол снова остался один в этом странном доме. Он высунулся в окно и увидел, что сад вокруг особняка простирается гораздо дальше, чем он предположил поначалу. За стеной кипарисов разглядел тихую лагуну, на дальнем берегу которой между деревьями виднелись какие-то руины. Что ж, ему удалось встретиться с погибшим племянником, и в некотором роде это успокоило Пола. В то же время он не мог не чувствовать тревоги из-за того, что явившийся с того света Марк фактически обязал его принять участие в каких-то безумных поисках, в той погоне, которая уже привела к смерти самого Марка.
Пол обернулся, не без труда высмотрел в полумраке дверь в коридор, перешагнул через порог и в последний раз взглянул на себя в зеркало.
«Трудно видеть во сне собственное изображение, трудно представить самого себя в таком состоянии, – думал Пол, глядя на свое отражение, сухое и бесцветное, как куколка, из которой вот-вот должна вылупиться уже набравшаяся сил бабочка. – Нет, если бы я на самом деле спал, то увидел бы себя другим – не унылым, не задумчивым и не впившимся отчаянным взглядом в собственное отражение. Похоже, то состояние, в котором я пребываю, имеет лишь косвенное отношение ко сну. Видимо, я действительно нахожусь на границе двух миров – мира мертвых и мира живых, вот только сумею ли я найти путь обратно, не приведет ли меня выбранная тропа в тот мир, в который не хотелось бы попасть раньше времени?»
Он толкнул очередную полузакрытую дверь и, пройдя еще по одному коридору, оказался во внутреннем, дворе особняка. Сухой, ограниченный бордюром из серого безжизненного камня фонтан обозначал центр симметрично организованного пространства, с убийственной четкостью продуманного и сконструированного для того, чтобы наводить тоску и уныние. Колонны, выстроившиеся по периметру двора и поддерживавшие над собой галерею, придавали зданию вид монастыря, причем непокинутого, но неухоженного и очень запущенного. По углам двора пыльными земляными кучами громоздились некогда эффектно разбитые клумбы. Даже трава на газончиках между колоннами и та давно поникла и высохла. Серая крыша, поддерживаемая длинными балками, почти перекрывала небо над двором, не давая возможности определить время по солнцу. Впрочем, солнца здесь, похоже, вообще никогда не бывало, как не бывало ни туч, ни ясного неба, ни звезд на нем. Ни единый порыв ветра не проникал в это почти замкнутое пространство, и когда-то занесенные сюда сухие листья лежали вдоль колоннады огромным ковром. Ощущение неизбывного одиночества пронизывало все вокруг, впивалось в душу попавшего в этот мрачный двор человека, как стрела, которая со свистом несется сквозь воздух, мечтая найти в теле жертвы еще не нанесенную рану.
«Я одинок, как никогда в жизни, – грустно сказал себе Пол. – Я не знаю, удастся ли мне вновь проснуться, или я уже мертв, как мертво все, что окружает меня здесь».
Из выходивших во внутренний двор окон второго этажа, где, судя по всему, находились комнаты женщин, доносилась музыка – какая-то незнакомая мелодия. Он и сам не знал, почему решил, что в этом доме обитают одни женщины. Скорее всего молодые, дававшие здесь, в этом замкнутом пространстве, волю своим инстинктам и повернувшиеся спиной к внешнему миру, требовавшему их присутствия в обществе и в то же время настаивавшему на соблюдении правил, установленных этим обществом. Из-за старинных плюшевых гардин, прикрывавших окна, исходило какое-то невидимое излучение, порожденное незримым женским присутствием.
Пол поднялся по лестнице, не зная, что его ждет наверху. Перила сделаны из красного дерева – полированного, покрытого лаком и словно горевшего изнутри. Ощущение было такое, будто во всем доме именно балюстраду только что отмыли и отчистили до блеска. Музыка тем временем звучала все ближе и четче. Теплое желтоватое свечение вырывалось из-под двери третьей по коридору комнаты. Оттуда же доносились голоса – с такими интонациями близкие люди обычно делают друг другу самые важные признания. Словно в какой-нибудь любовной сцене, мужской и женский голоса нежно переплетались, не замечая нежданно появившегося соглядатая. Пола потянуло назад, он не хотел ни заходить в эту комнату, ни смотреть. Но другого пути у него не было. Оглянувшись, он даже не увидел за спиной лестницы, по которой только что поднялся. Оставалось идти лишь вперед, стараясь не думать о том, что эта дорога, быть может, приведет его прямо к смерти. В любом случае от него требовалось одно – принимать решения, вписывающиеся в местную систему координат. Если бы он попытался вырваться из этого странного мира, наверняка заблудился бы окончательно, так и не найдя дороги обратно.
Он толкнул дверь и сразу же понял, что комната освещена чуть лучше, чем погруженный почти в полную темноту дом. Как он и предполагал, в этой комнате юноша и девушка предавались любовным играм. Их сплетенные тела освещали почти два десятка свечей, вставленных в огромный ветвистый канделябр ростом с человека. Крохотные огоньки колыхались в такт дыханию влюбленных. Ласковые руки скользили по телам, словно подгоняя их реализовать сжигающее желание, которое все никак не могло разрядиться последней безумной вспышкой. Влюбленные находились довольно далеко от двери, и их лица не были видны Полу, однако он сразу же, буквально по вибрации воздуха почувствовал, что эти люди должны быть
