— Понимаешь, Шах придумал название организации — «Четвёртая Империя (Рейх)». И себе звание присвоил — «рейхсфюрер»… Это он начитался Гитлера. И всем остальным собирался разные звания дать. Я сказал, что мне не нравится этот «рейх», а он пообещал созвать общее собрание, но провести его не успел.
— Ну, не успел, считай, что и не было такого названия у вашей организации. Ты голову этой ерундой не морочь — мне на всю жизнь хватит того, что я натворил… Знаешь — постоянно думаю, почему так глупо всё устроено?… Когда в тот день дал Вовке «вальтер» и уже от него подходил к дому, вдруг решил — надо срочно вернуться и обойму с патронами забрать. Помчался назад. Только из Кремля выбежал, а мне навстречу Евгения Александровна Аллилуева со Светкой Сталиной. И как полезли расспрашивать о всякой дребедени… Минут десять отняли. Я потом бегом на Грановского, а мне милиционер из будки сифонит — Софья Мироновна и Шах минуты три, как уехали на дачу. Представляешь — не остановись я у Кремля — и обойму бы конфисковал, и Володя с Ниной сейчас живы были… и у меня бы на душе кошки не скребли.
— В книжках пишут: «Значит, так суждено».
— Помолчал бы, литератор, — и без тебя тошно. Пойду к маме… сдаваться в плен.
5
Уманскую хоронили 6 июня. Утонув в цветах, совершенно уже не нужных Нине, чёрно-белый гроб стоял в траурном зале московского крематория. У дверей висела табличка: «Спецобслуживание». Пришедшие на панихиду входили, опустив головы. Находившуюся в прострации Раису Михайловну Уманскую поддерживали двое распорядителей. Кроме родных с Ниной пришли попрощаться её одноклассники, учителя и многие родители учеников 7-А класса. Девочки плакали. Уронив голову на бесчувственные руки дочери, убивалась мать. Бледнее смерти позади неё замер отец погибшей. Мальчишки стояли, не шелохнувшись, с каменными лицами. Люди не стеснялись горя и слёз — нелепость гибели цветущей девушки никого не смогла оставить равнодушным. Когда сказали все необходимые слова и присутствующие попрощались с покойницей, гроб с её телом начал исчезать в шахте крематория. Женщины ахнули, а двое крепких мужчин с трудом удержали мать, рванувшуюся броситься вслед.
Смолкла траурная музыка, и толпа медленно потянулась на территорию кладбища. Мужчины закурили. Соблюдая приличие, Константин Уманский сдержанно спросил, хочет ли кто-то поехать на поминки. Все стали дружно вполголоса отказываться. Отец Нины не настаивал — чувствовалось, что неизбежное обсуждение подробностей смерти с одноклассниками или учителями убийцы будет для него и жены невыносимо.
За воротами стояли начальственные автомобили. Тёмка подбежал к генералу Хмельницкому:
— Папа, можно мне с ребятами побыть — мы хотим погулять по Нескучному саду.
— Не нагулялись, что ли?
— Нет, просто настроение такое… Никому не хочется в одиночестве остаться.
— Ну, иди, коли так.
Уманские и Хмельницкие сели в «паккард» Рафаила Павловича и поехали на улицу Серафимовича. Бакулев, Барабанов и Кирпичников подошли к матерям, чтобы тоже отпроситься на часок пообщаться с друзьями. На удивление, всем разрешили уйти. Отпущенные на волю, парни быстро направились в сторону главного входа в Донской монастырь — вслед за Лёней Реденсом, ещё до начала панихиды бросившим короткую фразу: — Надо поговорить.
175-я школа, где учились ребята, была особенная — самая привилегированная в Москве. Там собрали детей высокопоставленных чиновников, крупных военачальников и других, как в то время говорили — «шишек». Хотя многие учителя были информаторами госбезопасности, это не сказывалось на их высоком профессиональном уровне. Как правило, взаимоотношения между преподавателями и учениками мало отличались от принятых повсеместно — большинство родителей хотели, чтобы их дети получили хорошее образование и в редких конфликтах становились на сторону педагогов.
Но встречались и исключения. Некоторые всесильные папы уже одним своим именем наводили трепет. В школе занималась дочь Сталина — Светлана, закончившая 9-й класс. Пересилить преклонение и страх перед Отцом народов никто и не пытался — в итоге Светлана Иосифовна стала неприкасаемой. Её, и без того прекрасную ученицу, наперегонки тянули в круглые отличницы. Правда, дочь выросла скромной и сильно тяготилась таким вниманием со стороны окружающих. Хотя за ней неотступно следовал охранник, из кремлёвской квартиры Вождя она почти всегда ходила в школу пешком или — в плохую погоду — ездила туда на метро.
Неприкасаемой была и дочь Молотова, тоже Светлана. Во многом такой ореол ей создавала мать, Полина Семёновна Жемчужина — жена члена Политбюро и одновременно крупный наркомовский функционер. Светлана Молотова родилась слабенькой и болезненной. Родители оберегали её от волнений и ненужных, по их мнению, контактов. Это происходило и дома — в Кремле — где Молотовы, занимавшие один коридор с Микоянами, перекрыли дверь, связывавшую их апартаменты с шумной квартирой Анастаса Ивановича. Так было и в школе, где за Светой осуществлялся неусыпный контроль. Чтобы девочка не скучала, Молотовы взяли воспитанницу — Соню Стрельцову. Соня жила в чужой семье при живых и здравствующих родителях — её отец шоферил у Вячеслава Михайловича.
Иногда в погожий день редкие прохожие наблюдали такую картину. Светлана и Соня шли в школу пешком — от Красной площади, вверх по улице Горького до Старопименовского переулка. На всем пути их сопровождала сановная мама. Чуть сзади следовали два охранника. Ещё ниже полз семейный «кадиллак», с величайшей осторожностью транспортировавший до места назначения портфели школьниц. Возле школы охранник Светланы принимал из машины бесценный груз и сопровождал девочек до парты, куда осторожно водружал портфели, оставляя подопечных наедине с учебным процессом. Пока шли уроки, безобидный — на взгляд мальчишек — чекист, прозванный «нянькой Лапиным», повышал интеллектуальный уровень, изучая плакаты в пионерской комнате.
Проследив, что всё идет по плану, Жемчужина занимала освобождённое от портфелей место и укатывала на службу. Правда, перед тем нередко заходила проинструктировать учителей и директрису. Это объяснялось не только волнениями об успехах дочери на поприще среднего образования — Полина Семёновна пристально следила за социальным составом одноклассников Светы и довольно часто вмешивалась в учебный процесс.
Дети Микояна воспитывались приземлённее. Они сами добирались до школы, а после уроков «на общих основаниях» играли с друзьями и обходились без охраны, но один из выданных им пистолетов сыграл трагическую роль.
Конечно, хватало и других родителей, кичившихся своим положением и воспитывавших детей во вседозволенности. С ними педагоги предпочитали не связываться.
Однако и остальные школьники росли не как обычные советские дети. Они оказались среди тех считанных, Богом ли, судьбой ли, определённых родиться в семьях, не знавших лишений. Благополучие тысяч таких семей опиралось на страдания миллионов других, возводивших коммунизм за пайку хлеба. Но ведь не обвинишь мальчишек в том, что они были детьми именно этих отцов.
Положение родителей-небожителей, естественно, накладывало отпечаток и на их потомство. Война, поставившая миллионы советских семей на грань физического выживания, никак не изменила материальный достаток большевистских лидеров. Напротив, в те годы семьи высшего советского руководства ещё более отдалились от простолюдинов, миллионами приносившихся в жертву на алтарь победы, к которой Сталин шёл таким заковыристым путём — в Берлин через Москву, Кавказ и Сталинград.
Несмотря на юность, ученики 175-й школы уже обладали внутренним чувством уверенности в своём карьерном будущем. Они умели оценить положение родителей и вполне обоснованно считали себя избранными. Правда, кое-что понимали — видели или слышали — о навалившемся на народ горе, ведь у многих воевали родные. Но они были ещё мальчишками и воспринимали войну скорее не как страшную действительность, а как огромную по масштабам игру. Ребята не наблюдали за отцами на работе, когда те
