два часа он совершал незапланированный моцион от своего дома до метро и обратно, кидаясь навстречу каждой невысокой женской фигурке. Так она еще и появилась с неожиданной стороны! И не поздоровалась с отцом, и вообще никак не обозначила того, что видит его, возникшего перед ней в тусклом свете фонарей, освещавших трамвайные линии и серую крышу пустынной в эту ночную пору остановки.
Шла, опустив голову, зацепив большими пальцами ручки своего рюкзачка и нарочно шаркая обутыми в ботики ногами по асфальту – верный признак задумчивости и плохого настроения. Эту привычку Бардин знал за нею еще с детства. Если по дороге из детского сада он отказывался купить Арьке мороженое (в ту пору она была, как говорили врачи, «подвержена ангинам»), то дочь поднимала такой «шарк-шарк», что на нее начинали оглядываться прохожие.
– Арька!
Вскинув голову, она скользнула по Максу взглядом и отвернулась.
– Арина! Не делай, пожалуйста, вид, что ты меня не замечаешь. Что за поведение, в самом деле? Ты не ребенок.
Ему не нужно было даже придавать голосу строгости – он и в самом деле был очень зол.
Дочь остановилась и посмотрела на него исподлобья, закусив губу.
– Я жду тебя здесь уже третий час! Где ты была? Почему не предупредила, что задержишься? И зачем отключила телефон? Отвечай мне, слышишь?
– Слышу, – буркнула она наконец, и Макс втайне обрадовался: значит, все-таки они будут разговаривать.
– Ну?
– Пойдем домой. Это глупо – устраивать объяснения посреди улицы. И не повышай на меня голос, люди могут подумать, что я твоя брошенная любовница.
Она снова закусила губу, но на этот раз – несмотря на темноту, Макс это видел ясно, – чтобы сдержать улыбку: выпущенная шпилька явно доставила ей удовольствие. Бардин почувствовал нарастающее раздражение.
– Арька, прекрати это немедленно! И сейчас же отвечай мне! Сию минуту!
Дочь снова подняла на него глаза – и вдруг это «фирменное» Арькино выражение «ну-и-пусть-а-мне- наплевать!», которого Макс терпеть не мог, сползло с круглого лица, как дождевая вода с оконного стекла. У дочери мелко-мелко задрожал подбородок. Она моргнула, потом моргнула опять, затем сморщилась и вышла из круга фонарного света.
Сделала еще один шаг – и ткнулась лицом в рукав его куртки. «Какая маленькая», – подумалось Максу в очередной раз. Он знал ее уже добрых семнадцать лет, но никак не мог привыкнуть, что взрослая дочь едва достает ему до груди.
– Папка, – сказала она и всхлипнула. – Папка, мне так плохо, так плохо, если бы ты только знал, папка…
Макс осторожно высвободил руку и обнял ее. С испугом почувствовал, что девочка дрожит.
– Пойдем домой, – детским голосом сказала Арька ему в грудь. – Не спрашивай сейчас ни о чем, пожалуйста! Пойдем!
Макс погладил ее по голове. На мгновение стало нечем дышать. Волосы у нее были совсем как у матери.
Всю дорогу до дома она прижималась к отцу, как котенок, потерявший и вновь обретший любимого хозяина. Бардин крепко обнимал ее за плечи. Они шли молча – Макс решил удовлетворить ее просьбу и ни о чем сейчас не расспрашивать. С его глупой и доверчивой дочкой случилось что-то страшное, это было ясно. Но что?! Натренированное воображение отца-одиночки уже рисовало картины, от которых он просто холодел. «Ну хватит, хватит, – твердил он про себя стандартное заклинание всех на свете родителей. – Что бы ни случилось с девчонкой, все уже позади. Она жива, здорова, и это главное…» Но, еще не успев додумать эту фразу до конца, Макс уже давал себе железное обещание завтра же, то есть уже сегодня, найти и убить подонка, который обидел его Арьку!
Она продолжала всхлипывать у Макса под рукой. А один раз остановилась и по-детски потерлась щекой о его руку, оставив на ней мокрый след.
В первый раз в жизни у Максима заболело сердце.
Когда она вышла из ванной в душноватом облаке своего любимого шампуня, закутанная в его махровый халат, который волочился за ней по полу, Макс уж был готов к любым ее откровениям.
Все это время, орудуя на их большой кухне сковородкой и столовыми приборами, Бардин давал себе слово быть хладнокровным и спокойным, как подобает любящему, но мужественному отцу. Пусть девчонка сперва расскажет толком, что с ней произошло. Решение о том, что с этим делать, он будет принимать позже и один.
– Садись. Голодная?
– Да… – Макс видел, что нет, но Арька не хотела его обидеть. На поставленную перед ней тарелку с макаронами с соусом балоньез она посмотрела так, как будто не понимала, что это.
– На-ка. – Макс вложил в ее руку вилку. Пальцы машинально приняли ее, обхватив черенок так крепко, что побелели суставы. Порозовевшая после ванны, Арька смотрела на отца испуганными глазами, ждала начала трудного для нее разговора и боялась его.
– Ешь. – Он осторожно похлопал ее по спине.
Шмыгнув носом, она протянула руку и несколько раз ткнула вилкой в тарелку. Толстый рукав халата, из которого выступали бледные пальцы, распластался по столу, как большая нора.
В этом халате, в который можно было завернуть ее всю, Арька и сама смотрелась маленьким зверьком, на минутку высунувшим наружу детскую мордочку. Одно неосторожное слово – и он снова нырнет в свое убежище, затаится там и затихнет.
– Если не хочешь сейчас говорить, что с тобой случилось, не говори, – сказал Макс осторожно. – Я просто хочу тебе помочь.
– Я знаю.
– Ну, тогда я рад. Значит, я пока еще вызываю у тебя доверие.
– Папка! – Она посмотрела на Макса с упреком.
– Прости, – произнес он поспешно. – Я не хотел сказать ничего, что бы могло тебя…
– Папка!
Арька отбросила вилку, поставила локти на стол и положила подбородок на подставленные чашечкой ладони. Она сделала это, подчиняясь внутреннему порыву, но с какой-то неожиданной грацией, которой Макс раньше в ней не замечал.
Рукава халата сползли вниз, обнажив руки и сложившись на столешнице толстой мягкой гармошкой. Это тоже был
Он поймал себя на мысли, что совсем не знает, как вести себя с нею. Арина была его дочерью, и по всем параметрам зрелости – еще ребенком, но все-таки уже женщиной, и это последнее по необъяснимой причине Макс начинал чувствовать особенно сильно.
Арька смотрела в сторону, в ничем не примечательный угол между подоконником и холодильником. И молчала. Молчала, наверное, целую минуту.
– Я тебе все расскажу, прямо сейчас, все-все, до последнего словечка. Но только ты не перебивай меня, пожалуйста. И не обзывай, ладно? Я и сама знаю, что дура.
Немножко запнувшись на последнем слове, она повернула голову в его сторону. Глаза, так похожие на его собственные, глянули ему прямо в лицо.
И больше уже не отрывались.
…Когда она кончила говорить и последние звуки ее голоса затихли, чуть отразившись от кухонных стен, Максу даже и в голову не пришло назвать ее дурой.
Он просто онемел.
Арька подождала немного, шумно вздохнула, поерзала на табуретке и затихла. Было слышно, как капает вода из крана и в приоткрытую форточку ударяются сухие листья.
