признаться во всем мужу – но именно это решение было для меня совершенно невозможным! Мне вдруг вспомнился один разговор, вернее, фраза, брошенная как-то раз моим мужем в адрес бывшей жены:
– Как и всякая женщина, Тома полна недостатков, – сказал он задумчиво, как будто не замечая, насколько неприятны мне эти его воспоминания, – но одно достоинство в ней бесспорно. В это почти невозможно поверить, но за все время совместной жизни она ни разу меня не обманула!
И добавил, посмотрев на меня, как будто для того, чтобы убедиться, правильно ли его поняли:
– Я имею в виду, что ни разу не слышал от этой женщины ни слова неправды.
Вот! Вот! Одна-единственная фраза, а как много она решала! Я не могла, не хотела, мне была непереносима даже сама мысль о том, что
Неделю я прожила в этом доме и за всю эту неделю спала едва ли по два-три часа в сутки. Надо было принять решение. Но оно никак не принималось…
– Так нельзя больше, Танюша, – сказала мама, вздыхая. – На тебя невозможно смотреть, одна тень осталась. Наверно, я тоже слабая женщина, если не могу уговорить тебя открыться… И через твою голову предпринимать что бы то ни было я тоже не могу… Пусть все идет, как идет.
Вот что было непростительно – поддаться этой фразе, сказанной больше от усталости, чем после действительного раздумья! «Пусть идет, как идет», – решили мы (если это можно принять за решение) и вернулись домой.
Я вернулась домой, как и должна была вернуться – с девочкой на руках. Муж встретил нас. Меня – как королеву, а Дашутку – как принцессу крови. Дом наводнили люди, доктора, медсестры, какие-то няни с рекомендациями, кухня оказалась заставлена коробками с искусственным питанием, памперсами, игрушками, одних колясок у Даши было четыре штуки… Мое судорожное, нервное состояние списывали на послеродовые последствия, называли его каким-то научным словом, а на самом деле я просто тряслась от страха, что мой обман вот-вот откроется.
На этом фоне страха, который преследовал меня сутками, неделями, месяцами напролет, я как будто даже и забыла о своей беременности. То есть нет, не забыла, об этом нельзя было забыть, а просто, со смешанным чувством боязни и счастья наблюдая, как увеличивается мой живот, я перестала замечать тошноту, потерю аппетита, утренние головокружения – и, может быть, поэтому появившиеся было признаки сильного токсикоза очень быстро исчезли.
Мы с мамой долго думали, какую придумать причину, чтобы я могла снова ухать из дома, когда придет время рожать, но все решилось само собой… Когда, казалось нам, нет другого выхода, кроме признания во всем – муж мой, виновато целуя меня в глаза, сказал, что ему просто необходимо уехать. Уехать надолго и далеко. В Германию, на стажировку.
– Танечка, это только кажется, что далеко и надолго, – шептал он мне на ухо, и родная рука гладила меня по шее, опускалась на спину – я таяла. – На самом деле эти три месяца пролетят быстро, вот увидишь. Я буду звонить тебе каждый день и писать. Можно было бы, наверное, взять тебя с собой, но как же наша малышка?
– Поезжай, поезжай, я буду ждать, – бормотала я, пряча мокрое лицо у него на груди. Он думал, что я плачу из-за предстоящей разлуки, но на самом деле это были слезы огромного, невыразимого облегчения.
Он уехал, а за две недели до его возвращения я родила Андрюшу. Рожать его я уехала по Ритиному паспорту.
Я не буду говорить вам о пальчиках, ручках, ноготочках, глазках и губках – не буду только для того, чтобы не быть похожей на карикатурных матерей, над которыми я и сама имела слабость добродушно посмеиваться в свое время. Хотя губки, глазки и ноготочки моего сына действительно самые лучшие и удивительные, каких больше нет ни у одного ребенка… Но хватит об этом.
Мама опять все устроила: мы открылись Рите, и сестренка согласилась считаться фиктивной матерью, тем более что это псевдоматеринство не налагало на нее никаких обязанностей – мальчик должен был воспитываться в маминой семье, а я должна была помогать сестре деньгами. Так все просто и гладко выглядело на словах – и каким камнем на совесть и на душу лег мне этот груз! Мамин опыт в обращении с маленькими детьми, оказывается, ничего не значил. Я просыпалась ночами от явственно слышимого детского плача – Дашутка спала, это плакал мой ребенок! – и кидалась к телефону, а спокойный сонный мамин голос отвечал, что все хорошо, мальчик спит… Потом, днем, мне казалось, что сына позабыли покормить, или я явственно видела, как он плачет из-за мокрых пеленок – и ложка с яблочным пюре, которым я кормила Дашутку, выпадала у меня из рук – я снова неслась к телефону, а потом, не выдержав, и туда, в дом, где жил мой единственный сын.
В конце концов, я решилась. Я совсем уже почти решилась признаться – будь, что будет! – признаться во всем моему мужу, но все-таки было страшно… страшно от неизвестности. Я думала: да-да, я скажу ему. Непременно скажу ему, но не сегодня. Еще день. Еще два. Нет, лучше всего – в понедельник. А в понедельник думалось: нельзя же ему начинать рабочую неделю с такого известия…
Знакомая история! Я тянула с признанием, надеясь неизвестно на что, и с болью смотрела на то, как мой ребенок растет без меня. Я старалась видеть сына как можно чаще. И даже привозила его к нам домой, пока муж мой был на работе, и плакала от того, что мальчик кричит – он кричит, потому что боится, потому что он не узнает, не признает меня, меня, его мать!
Вот в один из таких дней все и случилось… Можете не говорить мне, что я сама виновата в этой страшной беде, которая накрыла нас, как лавина, накрыла и почти погребла под собой – если бы не мое вранье, которое кажется сейчас особенно лишенным всякого смысла, то и муж мой был бы жив, и мальчик мой… и мой мальчик не пропал бы без вести.
За три дня до того, когда все это случилось, я с утра проводила мужа на самолет – он улетал в командировку, как обещал, на неделю-другую. В четыре часа дня я проводила его, а в половине пятого, накупив в ближайшем магазине гору ползунков и распашонок – мне так нравилось одевать его, наряжать во все новое, мое! – уже неслась за своим мальчиком. Мама вынесла мне его к машине, как обычно. И, как обычно, попросила «быть осторожней, не гонять по улицам, сломя голову».
Три дня мы провели вместе, целых три дня! Вчера, в предновогодний вечер, я расстелила на ковре в гостиной большой плед, положила на него обоих детей – Дашутка стала уже совсем большая, она очень бойко ползала, все норовила уползти от меня, разведать, что есть там, дальше, за поворотом… А сын мой был, как мне показалось, странно молчалив и вял. Он лежал на животе, как-то безвольно, сонливо, и хныкал. Меняя ему ползунки, я вдруг увидела на его бледной попке несколько розовых пятнышек. Сыпь!
Где телефон?!
– Мама! – кричала в трубку. – Что с ним? Что с моим сыном?! Что вы сделали с моим сыном, мама?!
– Что ты, Танюша, успокойся, – испуганно говорила мама, – это ничего страшного, обычная потница, это пройдет!
– На той неделе ничего не было! Он был совсем, совсем чистый!
– Ну что ты, как маленькая, дочка, потница случается со всеми детишками и проходит без следа! Может, это от памперсов…
– Мама, я не хочу, чтобы моему сыну покупали памперсы, от которых у ребенка появляются высыпания!
– Таня, ты просто перенервничала. Уверяю тебя, что ничего страшного не случилось, и мальчик растет вполне здоровым. Ему у нас хорошо.
– «У нас»! «У нас»! Как ты легко говоришь! Это все-таки мой сын, мама!
– Таня…
Но я уже не слушала ее. Прижав к груди телефонную трубку, я с ужасом смотрела на моего мужа.
Он вошел неслышно, на цыпочках – наверно, боялся разбудить Дашутку, которой в это время полагалось спать, и еще он, конечно, хотел сделать мне сюрприз, прилетев ко мне раньше, чем обещал, – в самую новогоднюю ночь… И конечно, он слышал весь разговор! Конечно, он его слышал – иначе не был бы сейчас так бледен. Не снимая пальто и кашне, муж мой остановился прямо посреди нашей большой гостиной
