сымитировать нападение? Ножом для разрезания бумаг? Наверное, это лучший способ получить много крови при минимальном вреде здоровью! Ну, а зачем тебе это понадобилось, ясно и без объяснений: ты только что узнал, что мы с Вероникой ищем убийцу антиквара и его дочери, испугался, что в этих поисках вот-вот начнем наступать тебе на пятки, и хотел получить возможность проследить и нейтрализовать нас, а самому остаться вне подозрений. Кому принадлежал синий «Опель», из которого стреляли, когда мы шли от Шуриной подруги? Уверена, что тебе!
– Ну мне, – после паузы подтвердил из темноты Жекин голос.
– И твои слова о том, что машину арестовали, а вместе с ней и мифических бандитов, – конечно, вранье?
– Конечно, – снова подтвердил он.
– А сейчас?
– А сейчас я завел вас сюда, чтобы убить, – сообщил Жека и вдруг зашелся в истеричном, клокочущем смехе.
Вероника и опомниться не успела, как от скрытой темнотой стены отделилась быстрая тень, прыгнула на нее, отбросила в сторону, а запястье намертво сковал железный обхват его руки.
– Ты! Тварь, подлая тварь!.. Предательница…
Руки у него были совсем мокрые. Парень наклонился к ней: Веронику обдало резким запахом пота. Жека чем-то тихо щелкнул. В кромешной подъездной тьме Вероника не могла разглядеть, чем именно, но стало очень страшно.
– Я закричу, – прошептала она.
– Попробуй только – у меня нож, два взмаха – перережу горло от уха до уха, – сказал он рвущимся голосом. – Спроси у своей подружки! Она знает, что я это смогу!
Он был на грани истерики – Вероника чувствовала, что парня бьет крупная дрожь.
– Ты не можешь… Ты трус! – прошептала она, сама не зная, откуда вдруг взялась такая смелость.
– Я трус?! – взвизгнул Жека. И вдруг дернул ее к себе.
– Я никому ничего не скажу! – зашептала она, чувствуя, что дрожит и покрывается липким потом. – Никому и ничего! Клянусь тебе, никто ничего не узнает о моем участии в этой истории, клянусь тебе, что я…
И вдруг полоснула резкая боль, Жека схватил ее за ухо, рванул к себе. Голова Вероники уткнулась носом в Жекину летнюю курточку.
– Не ври, – сказал он, часто дыша ей в затылок. – Эй ты, как тебя… Рыжая! Даю тебе три минуты. Иди сюда. Подойдешь – отпущу твою подружку, все равно она ничего сама по себе не стоит. Три минуты! Две! Думайте быстрее, уважаемые игроки, время пошло! – крикнул он с каким-то клокотанием в горле. Засмеялся или заплакал?
– Две минуты прошли. Слышишь, Рыжая?
– Стой! – спокойно, даже слишком спокойно сказала Ада. – Отпусти девочку, подонок. Я иду.
Она действительно направилась в их сторону.
Внезапно дверь подъезда, в который минуту назад ввалилась подвыпившая толпа, распахнулась, и во дворик влетело несколько тех же самых крепких молодых людей. Очевидно, они очень быстро протрезвели или вообще только играли роль хорошо подгулявшей публики, потому что, в мгновение ока рассредоточившись по периметру дворика и одновременно вздернув затворы короткоствольных «калашей», взяли на прицел всех – и Жеку, и Аду, и Веронику.
– Помогите! – крикнула Вероника, возможно, с некоторым опозданием и зажмурилась, готовясь услышать звуки борьбы и короткие автоматные очереди – как в гангстерских фильмах.
Но вместо этого ее окликнул знакомый и родной голос – это Павка, или она начинает сходить с ума?!
– Ника! Ника! С тобой все в порядке?
Не в силах произнести ни единого звука, Вероника беззвучно плакала.
– Отпусти ее, ты, гаденыш!
– Уйди! Уйди-ии!! – заорал Жека, уже даже не трясясь, а дергаясь, как паралитик. – Пошел вон отсюда-да-аа!!!
– Ах, ты…
Павка шагнул навстречу. Навстречу опасности, быть может, своей смерти – ведь он не видел, что у Жеки, который, теперь в этом не было сомнений, и в самом деле был убийцей, оказался нож!
Но прежде чем Вероника успела крикнуть, сосредоточившись на новом противнике, Жека отпустил ее и ждал приближения Павки, вздрагивая всем телом, Павка, быстро и ловко поднырнув вниз, под полосу света из дверной щели, двумя тигриными прыжками приблизился к ним и выкинул вперед ногу в тяжелом ботинке: лезвие, бешено крутясь, покатилось вниз. Охнув, Жека схватился левой рукой за локоть правой, зашипел, выплевывая стоны пополам с визгливыми ругательствами. Наклонился, чтобы поднять нож, – и не смог, острая боль в перебитой руке чуть не лишила его сознания.
Сел на ступеньку. Никого уже не замечая, взвыл и согнулся пополам, резко разогнулся, забился головой о свои колени, заливаясь слезами, как нашкодивший пацан.
Возле него почетным караулом стояли шестеро омоновцев – в круглых пуленепробиваемых шлемах, в высоких зашнурованных «вездеходах», с короткими автоматами, направленными прямо на убийцу. Они появились из микроавтобуса, который подъехал с другого конца двора.
– Павка! – зарыдала Вероника, кидаясь к мужу. – Это ты? Как ты здесь оказался?! Господи, как мечтала поскорее оказаться около тебя, Павка!
Ноги не держали – она села прямо на землю, пытаясь унять сотрясавшую тело крупную дрожь.
– Наверное, надо вызвать «Скорую помощь»? – спросила, глядя на корчившегося в припадке Жеку.
Ей что-то ответили, но она не услышала. Павка, Жека, Ада, отсвет заплеванных ступеней, серая гладь двора – все завертелось перед глазами, звуки исчезли, забирая с собой последние силы.
– Что с тобой? Тебе плохо, Ника?
Ответа Павка не получил. Шагнув к ней, он еле успел подхватить на руки обмякшее тело.
Убийца
Господи, как же вы мне все надоели! Почему я должен объясняться, оправдываться, держать ответ перед теми, кого не считаю даже своими судьями? Да, я убил их всех. Всех! Спросите – за что? А очень просто. Я никого из них не любил.
Возьмем отца. Импозантный хлыщ в дорогом костюме и с этой своей дежурной, пластмассовой улыбкой: «Здравствуй, сынок! У тебя все в порядке?» – как будто бы его когда-нибудь и в самом деле могло интересовать, все ли у меня в порядке! Отец потерял ко мне интерес с той самой минуты, как только я заявил, что хочу стать историком. «Архивы тебя не прокормят, Женька. Ты пропылишься там, как старый ковер, что висит у нас на даче, и девушки окончательно перестанут тебя любить». Он говорил это весело, своим тоном давая понять, что говорит несерьезно; но я все видел! Видел, как серьезнел его взгляд, как только отец думал, что я перестаю на него смотреть. Этот красавчик в модном костюме, у которого была и слава, и деньги, жалел меня, вот что! Он предвидел, что я буду неудачником! Он был так в этом уверен, как будто уже заранее похоронил меня в тех самых пыльных архивах, над которыми так смеялся!
И при этом он всегда давал мне деньги. Это было унизительно! Я, взрослый двадцатилетний человек, прошу у отца деньги, как пятиклассник! И он дает! Каждый раз достает портмоне и выкладывает на стол купюры, никогда не задавая ни единого вопроса – сколько нужно денег, куда, зачем, почему? Ни слова упрека, ни одного нравоучения на тему «надо уметь зарабатывать самому, сын!». Вы думаете, я был благодарен ему за это?! Нет! Я его ненавидел! Потому что этим своим деликатным молчанием отец лишний раз давал понять – он видит во мне неудачника!
Отец был красив – я всегда удивлялся, почему и в кого родился таким невзрачным, – известен, богат, а в будущем мог стать еще богаче – ведь дед, которого я, правда, видел не больше пяти или шести раз с самого своего рождения, обладал целым состоянием!
Конечно, я убил его не из зависти. Все очень просто и до обидного банально: однажды, совершенно случайно, я услышал, как отец, смеясь и не придавая особенного значения своей потере, сказал кому-то по телефону: «Да уж, есть в этом что-то от садомазохизма – просидеть до пяти утра и встать из-за стола беднее, чем ты был! Кривая усмешка фортуны, как говорил классик…»
