собственноручно. И вот второго октября 1768 года императрица направила в Правительствующий Сенат указ, в котором подробно описала наложенное на Салтыкову наказание. В этом документе Дарья Салтыкова именовалась не иначе как «беcчеловечная вдова», «урод рода человеческаго», «душа совершенно богоотступная», «мучительница и душегубица» и так далее.
Императрица приговорила убийцу к лишению дворянского звания и пожизненному запрету именоваться родом отца или мужа, отбыванию в течение часа особого «поносительного зрелища», в ходе которого Салтыковой надлежало простоять на эшафоте прикованной к столбу с надетым на шею щитом с надписью «мучительница и душегубица». И наконец, остаток жизни Дарье Николаевне предстояло провести в подземной тюрьме, без света, при полном запрете общаться с кем-либо из людей.
Наказание осужденной помещицы было исполнено семнадцатого октября 1768 года на Красной площади в Москве. Все московские дворяне получили от высочайшего двора «билеты», обязывающие их присутствовать на этой гражданской казни. В день расправы Красная площадь была заполнена полностью, люди теснились в окнах выходящих на площадь зданий и занимали все крыши.
В одиннадцать часов утра Дарья Николаевна Салтыкова была доставлена на площадь под караулом конных гусар. Ее вынудили подняться на высокий эшафот, привязали цепями к столбу, на шею надели большой деревянный щит с надписью «мучительница и душегубица». По истечении часа Салтыкова была сведена с эшафота и усажена в черный возок, который направился в Ивановский женский монастырь, где для нее была приготовлена особая «покаянная» камера, расположенная ниже уровня земли, что полностью исключало проникание света, эта камера имела в ширину немногим более двух метров. Узница содержалась в полной темноте, лишь на время приема пищи ей передавался свечной огарок. Салтыковой не дозволялись прогулки, ей было запрещено получать и передавать корреспонденцию. Это были настоящие «похороны заживо», которые растянулись на долгие одиннадцать лет. По истечении этого срока Салтыкову перевели в каменную пристройку к храму, в которой имелось зарешеченное окошко. Посетителям монастыря было дозволено смотреть в это окошко и даже разговаривать с узницей. Многие жители Москвы, и даже те, кто приезжал издалека, специально приходили в Ивановский монастырь, как в зоопарк, – чтобы посмотреть на знаменитую Салтычиху. Сохранились свидетельства о том, что тощая седая старуха ненавидела посетителей, плевалась и сквернословила.
В пятидесятилетнем возрасте, на тринадцатом году заключения, Дарья Салтыкова родила от солдата- охранника ребенка, которого у нее сразу же отняли.
Умерла она 27 ноября 1801 года, в возрасте семидесяти одного года, пробыв в одиночном заключении в общей сложности тридцать три года.
– Зачем вы мне все это рассказали?
Ада, прикурившая с начала своего рассказа уже третью сигарету, выпустила дым. В сизом облачке, которое поплыло над нашими головами, мне померещились лица и образы давно умерших людей. По спине поползли мурашки.
Ада улыбнулась мне одними губами.
– Ну, во-первых, никогда не помешает узнать что-нибудь интересное. Согласны? Во-вторых, чтобы доказать вам, что женщины, которых преследует маниакальная идея, встречаются в этом мире и о них было известно задолго до того, как появилось само слово «маньяк». Ну а в-третьих, чтобы вы были настороже. Очень уж много женщин вьется вокруг вас или вы вокруг них – в данном случае неважно. Каждая из них может оказаться преступницей. Не исключено, что, кроме Марины, в этой грандиозной мистификации принимала участие и другая ваша пассия, а может, и все они вместе.
– Ну уж нет, это перебор!
Я вспомнил круглощекое лицо Риты и ее всегда удивленные, широко распахнутые глаза. Катьку – ах, Катьку! – каждая мысль и каждый душевный порыв которой при всей ее молчаливости были передо мной, как на ладони. Чтобы кто-то из них стал убийцей, да что там – даже задумался об убийстве? Исключено!
Словно услышав мои мысли, Ада добавила как бы между прочим:
– Кстати сказать, помещица Дарья Салтыкова родилась в марте 1730 года. По Зодиаку она Рыбы – традиционно этот знак считается самым инфернальным, вялым, безынициативным из всех знаков. И тем не менее плотвичка превратилась в акулу, стоило ее только задеть за живое. Так же может произойти с каждым из нас, и не думаю, что, говоря вам это, я делаю какое-то открытие.
– Может произойти с каждым из нас… Даже с вами?
И вот тут она улыбнулась не губами и даже не глазами, а как-то всем своим существом, словно приоткрылась на миг завеса, скрывавшая ее внутренний лик. Чем-то эта улыбка была похожа на оскал – может, потому, что обнажила ее мелкие острые зубы – зубы хищницы:
– Со мной? Со мной особенно!
На экране телевизора тем временем возникла заставка программы «Дежурная часть». Преувеличенно- строгий ведущий, который, по замыслу редакторов программы, должен воплощать собой саму справедливость, загадочно глянул на зрителей и, быстро пробормотав что-то вроде «ограбили-убили- подожгли-обокрали, а теперь обо всем более подробно», приступил к главной теме:
– Загадочное убийство произошло в гостинице на юго-востоке Москвы, в районе Текстильщиков. Труп задушенной девушки, при которой не было никаких документов, был обнаружен в шкафу одного из номеров на втором этаже. У милиции пока нет никаких версий. Несмотря на отсутствие документов, служащий отеля опознал в убитой женщину, которая зарезервировала за собой этот номер еще неделю тому назад, но за все время так ни разу в нем и не появилась. Органы внутренних дел обращаются к тем, кому известно что-либо о личности погибшей, сообщить….
Далее по экрану бегущей строкой поехали номера телефонов, на которые я, конечно, не смотрел. Я смотрел на фотографию убитой, которая немедленно возникла в телевизоре: тонкая длинная шея в пятнах, короткий ежик черных волос, раскрытый глаз…
– Катька! Катька!
Закрыв руками лицо, я начал раскачиваться на стуле туда-сюда, туда-сюда. Меня охватило какое-то безнадежное отчаянье. Катька. Третья. Третий труп, и он – Катькин. Это ловушка. Это ловушка, из которой мне не выбраться…
– Стас! Вы знали эту женщину?
Знал ли я?
Эту женщину?!
…Катька была студенткой филологического факультета университета, моего факультета, – впрочем, я об этом уже говорил. То, что мы учились на одном факультете, вовсе не означало, что я и Катька были знакомы с первого дня учебы. До некоторого времени я вообще не подозревал о ее существовании.
Я познакомился с ней только тогда, у постели умирающей Азиды.
Долго приглядывался.
На своем потоке Катька, хотя вовсе не была дурнушкой, не имела ни одного ухажера. Зато имела прочную репутацию «своего парня» у всей мужской половины нашего курса. Считается, что быть «своим парнем» – это очень лестно. Однокурсницы завидовали Катьке – их никто не приглашал в чисто мужские компании, им не доверяли секретов, они никогда не были свидетельницами скупых мужских слез, пролитых на Катькином плече из-за предавшей подруги или неразделенной любви.
– Тебе везет. Наши мальчики от тебя просто не отходят, Катька! Я не знаю, что бы отдала, чтоб узнать, что там у них на уме, а тебе они сами все рассказывают… – говорили ей наши девчонки.
Конечно, Катька скромно опускала глаза и придавала своему лицу выражение покорности судьбе. Дескать, я и сама не рада, что являюсь ходячим хранилищем чужих любовных секретов, но от своей планиды разве убежишь. Но на самом деле глубоко внутри ее царапала зависть. Да, однокурсницы не приглашались на мальчишники и пивные посиделки, как Катька. Но в сравнении с ней у всех этих девчонок было одно несомненное преимущество: они были любимы. Та же Маринка, ближайшая Катькина подруга, тасовала кавалеров с той же скоростью, что и свои любимые карты «Таро». Пусть в данном случае это была не любовь – но хотя бы иллюзия ее. Катька не имела и этого, хотя она была, конечно, не красавицей, но и «серой мышкой» ее никто не назвал бы.
Просто ей, наверное, не везло. Мальчики хлопали Катьку по плечу, угощали сигареткой, стискивали при встрече ладонь крепким мужским рукопожатием. Но никому из них не приходило в голову подать ей в
