Норт собирался идти дальше, но каскад брызг, обрушившийся на него с черного зонта, заставил его застыть на месте. Зонт дрожал, потому что дрожала рука, державшая его. Дрожь была слабой, но с каждым мгновением усиливалась.
Похоже, человек с черным зонтом узнал лицо на фотографии.
Был ли он тем, о ком предупреждал Пен? Норт почувствовал, что должен действовать быстро, иначе упустит возможность. Показав удостоверение, он настойчивым тоном задал вопрос:
– Сэр, вы знаете этого человека?
Старик с черным зонтом не сказал ни слова.
– Сэр, я понимаю, что вы встревожены. Но ничего плохого не случится, если вы поговорите со мной.
К ним приблизились другие – решительные люди в темных плащах, которые были не согласны с ходом действий. Они плечами прокладывали себе дорогу сквозь толпу и тянули человека с черным зонтом, чтобы он шел с ними. «Не туда,– убеждали они.– Не с ним».
Норт схватил одного из них за обтянутый перчаткой кулак и ткнул под нос удостоверение.
– Это полицейское расследование! Руки прочь!
Человек с черным зонтом поднял взгляд.
В другой руке он держал то, что приобрел у аптекаря. Его взгляд ничего не говорил о его истинных намерениях. Лицо выглядело усталым, а растрепанные волосы густо покрывала седина, но в глазах за стеклами очков не было рассеянной дымки. Они были пронзительными и умными. Старик знал человека, изображенного на фотографии, точно так же, как знал человека, который эту фотографию держал.
И все же губы его оставались плотно сжатыми. Телохранители старательно оттесняли старика от Норта.
В это мгновение Норт ощутил, что не может сдвинуться с места.
«Я знаю его».
Детектив чувствовал, как немеют руки и ноги. Он неуклонно скатывался в состояние самой жалкой паники, разум его туманился. Портер заметил, что с его спутником что-то не так, и теперь пробивался к нему через кипящую толпу.
– Подождите! – Норт попытался собраться с силами.– Кто вы?
Это лицо. Несколько изменившееся за три долгих десятилетия; гримаса в зеркале, маска, которую он носил, когда прелюбодействовал с матерью Норта.
Лицо его настоящего отца.
Все правда.
Норт пытался выкарабкаться из омута темной реальности и увидеть, куда ушли эти люди. Склоненные головы множества людей, спешивших по своим делам, заслоняли обзор. Даже когда Норт подпрыгнул, чтобы что-то увидеть, он не смог заметить среди толпы никого из тех, за кем желал проследить. Они потерялись, канули в море лиц.
Он услышал голос Портера. Его отчаянный крик:
– Нет! Нет!
Норт развернулся так резко, что голова закружилась. Сквозь окружающий шум и гул в ушах до него смутно донеслось:
– Вы плодитесь, как глисты.
Знакомое лязганье лезвия, извлекаемого из ножен, прорезало плеск дождя подобно скрежету зубовному. Откуда-то из-за границы поля зрения вынырнул один из тех людей в темных плащах и бросился на Норта; короткий нож блеснул в тусклом свете ненастного дня.
Норт отреагировал мгновенно, но Портер оказался быстрее. Он встал под замах ножа и принял удар, предназначенный не ему.
Холодный металл вошел англичанину в живот и сделал неровный разрез. Алая струйка просочилась между судорожно зажимающими рану пальцами. С ножом, по-прежнему торчащим из живота, Портер медленно опустился в грязную воду на тротуаре.
Норт кинулся вперед, выронив бумаги. Неистовый обмен ударами, руки скользят по мокрой одежде, по мокрой коже. Когда человек сделал очередной выпад, Норт схватил его за отвороты плаща, но пропитанная водой ткань норовила выскользнуть из пальцев. Сжимая руки как можно крепче, Норт все равно не смог принудить убийцу сдаться. Тот, верткий, словно угорь, выкрутился из плаща, оставив его Норту на память.
Норт швырнул плащ на землю и полез за пистолетом. Он бежал сквозь толпу, крича и угрожающе размахивая «глоком», и даже сделал предупредительный выстрел в воздух.
Испуганные пешеходы расступались перед ним, как море во время отлива.
Теперь Норт без помех мог бежать по улице, однако людей в черном нигде не было. Они исчезли, будто тени или шустрые тараканы, что разбегаются, стоит включить на кухне свет, и оставляют только запах гнили.
«Куда они скрылись? Куда?»
Норт сделал круг по кварталу, но не нашел никаких улик. Лишь испуганные взгляды, обращенные к нему отовсюду: из толпы, из дверных проемов. Норт был один, если не считать умирающего старика, скорчившегося на тротуаре.
«Моя кровь. Моя душа. Часть меня самого».
