Сфинктер мирмиллона расслабился, и горячие испражнения хлынули черной волной, такие зловонные, что я затаил дыхание и быстро отступил.
Юноша стоял в позорном одеянии из собственных испражнений, струившихся по его ногам. От глубокого стыда он опустил голову. Зрители взревели.
«Добей его! – орали из толпы.– Добей!»
Как я мог убить мальчишку, который боялся умереть?
Я поднял над головой свой короткий изогнутый меч и обошел вокруг мирмиллона. Мне было отвратительно это место. Этот мальчишка был совсем не тот, кого я искал. Я закричал во весь голос:
– Атанатос! Ты видишь меня здесь? Где ты, трус? Я – твоя критская комета, я вернулся! Почему ты не пришел встретиться со своей памятью о Трое?
По толпе пробежало какое-то беспокойство. Не знаю почему. Мне некогда было об этом задумываться.
Меня быстро привел в чувство молодой мирмиллон, который ударил меня в спину широким овальным щитом. Я повернулся к юноше и закричал от гнева, возмущенный его вероломством:
– Ты напал на меня, когда я дал тебе возможность отдышаться? Этому тебя научили в Капуе?
Мы обменялись несколькими быстрыми ударами. Быстрыми, яростными и жестокими. Горячая кровь хлестала у него из носа, словно ранние весенние цветы.
Толпа снова завопила, на этот раз из-за поединка, закончившегося в десяти футах от нас. Изрубленное тело побежденного воина лежало у ног димахерия, который вращал свои два клинка, ожидая, когда ему прикажут нанести последний удар.
Молодой испуганный мирмиллон, глаза которого были выпучены, как яйца, воспользовался случаем и вонзил клинок мне в бок, да еще и провернул лезвие.
У меня перехватило дыхание, когда я почувствовал близость ледяных вод подземного мира. Я задохнулся от боли, пострадав от собственной самонадеянности и меча этого щенка. Я согнулся пополам и упал на колени, молясь, чтобы на этом все не закончилось.
В этой жизни я даже не увиделся с Атанатосом. На земле ли он сейчас вообще? Или затерялся где-то за долгие годы моего отсутствия? Может быть, моя ярость тщетна?
Раздался одинокий крик:
– Не дайте этому человеку умереть от руки того, кто обгадился, хоть и победил!
Грубый хохот, который последовал за этими словами, заставил меня поднять палец вверх и просить милосердия.
Молодого мирмиллона вырвало, пока он ожидал дальнейших указаний. Каша выплеснулась из желудка ему на грудь. Я услышал, что он шепотом бормочет что-то на непонятном языке. Наверное, он никогда еще никого не убивал. У него явно не было вкуса к убийству.
Когда кто-то закричал: «Митте!», юноша обрадовался голосу рассудка. Когда толпа подхватила этот крик, я испугался, что моя надежда окажется ложной. Или я все же спасен?
Я поднял взгляд. Пальцы указывали вверх. Я не умру.
Из-за потери крови я лишился сознания, когда меня тащили через ворота – не через триумфальную арку, предназначенную для победителей, а через грязный, темный проход для побежденных.
Стоны юных невест, выстроившихся вдоль черного прохода в надежде, что их длинные влажные волосы раздвинет твердое копье побежденного и тем самым дарует им плодотворное замужество, слились в оглушительный, жалобный и мелодичный вой. Жалкие отбросы общества тянулись к моим ранам, чтобы лизнуть крови в слепой надежде вернуть силу своим иссушенным конечностям и вялым членам, – они так возмутили меня, что я яростно взревел и принялся пинать их ногами.
Меня отправили не в санаторий и не в сполиарий, где с мертвых бесцеремонно сдирали одежду и доспехи. Вместо этого меня окружили шестеро гордых преторианцев. Они загнали меня в клетку, словно зверя, и повезли по извилистым улицам Рима.
Я крепко зажал рану в боку, чтобы внутренности не вывалились наружу, и закричал, стискивая поломанные зубы:
– Куда вы меня везете?
Преторианцы ответили со смехом:
– Цезарь желает знать, почему ты объявил войну его лекарю.
Атанатос – лекарь Нерона?
Меня провезли мимо Палатинского холма, где женоподобные жрецы храма богини-матери Кибелы, привезенной из далекой Фригии и прижившейся в Риме, смотрели мне вслед с пониманием и удовлетворением.
Мы быстро проехали тридцать лиг до Сублаквея, где у Нерона была вилла на берегу Симбрувийского озера.
Мы прибыли туда в сумерках, когда пугающая комета казалась всего лишь пятнышком на вечернем небе. И все же солдат беспокоило это знамение. Комета означает смену власти, и люди уже начали спрашивать, не свергли ли Нерона с трона.
Преторианцы разговаривали об этом, пока тащили мое ослабевшее тело в темную дыру. Там, при тусклом свете факела, они бросили меня на массивный стол.
В комнату быстрым шагом вошел лекарь. Я не узнал его в лицо, но почувствовал его природу. Словно змея, которая пробует воздух на вкус, я понял, что это Атанатос.
– Быстро,– сказал он, приказывая своим рабам разложить обширный набор блестящих хирургических
