– Всем самым лучшим! – При этих словах он повел руками, как будто разрывая горячее жирное мясо.– Мы бы начали с сочных, нежных листьев латука, сбрызнутых оливковым маслом. Я взял бы молодого тунца, не больше рыбы-ящерицы, и отбивал бы его, пока нежное белое мясо не отделится от костей. К тунцу я добавил бы маленькие, мягкие голубиные яйца, обернутые темными листьями душистой руты.– Иудей Самуил немного помолчал, размышляя. Похоже, чего-то не хватало.– И наверное, добавил бы немного орехов.
– Ах…
– Мы бы готовили это блюдо медленно, на слабом огне. Мы присыпали бы спинки тунца привозным перцем и съели его с самым изысканным сыром с улицы Велабрум, возбуждая аппетит тонкими винами.
Я улыбнулся. Я почти почувствовал на языке вкус сладкого вина, смешанного с густым медом.
– Приятное наваждение.
Мы слушали, как шипят и трещат горящие факелы, а я думал об обеде. Есть захотелось еще сильнее, и я спросил:
– А дальше? Что бы ты подал на горячее? Представь, что мы у тебя в триклинии и я твой почтенный гость.
– Конечно же! – По его голосу я понял, что Самуил улыбается во весь рот.
– На полу обеденного зала – чудесная мозаика, на которой Дионис пляшет с девушками. Там девять столов…
– Девять? Десять! Одиннадцать!
– И гости изо всех уголков мира!
– Я вижу это!
– Я возлежу на кушетке, опираясь на локоть. Что поднесут мне твои слуги?
– Теперь я вижу, что ты не глуп,– именно сейчас и начнется настоящее пиршество. Сначала твой нос наполнит крепкий аромат морской соли. Тебе поднесут коралловое мясо черных морских ежей из Мизенума, скользкие соленые устрицы из Цирцеи и мясистые морские гребешки, запеченные в раковинах с оливковым маслом и щедро сдобренные египетскими специями.
– И гарумом – не забудь полить их гарумом!
Когда я был мальчишкой, я помогал готовить гарум по витинианскому рецепту – из дурно пахнущих внутренностей соленой рыбы, оставленных гнить в большом баке под жарким солнцем. Когда выходили соки, мы процеживали их сквозь сито, к этой темной густой жидкости добавляли вино – и получался гарум. Вкус у него был пьянящий.
– Но что это? Ты почуял ароматы чеснока и лимона, и тебе поднесли зажаренную тушу вепря, откормленного желудями! На нем запеклась золотисто-коричневая корочка, которая трескается от прикосновения, а сочное мясо трепещет под твоими пальцами.
Мой желудок возмутился, но я о том не жалел.
– Тебе подадут свиное вымя и фаршированную дичь, лугового тетерева – он предназначен двоим, но подадут его тебе одному, моему почетному гостю. Блюдо, наполненное жареными мозгами тетерева, языками фламинго, щучьей печенкой с гарниром из петушиного горошка и жирных африканских фиг. Жареных голубей в белом соусе и свежий, еще горячий хлеб, чтобы макать в этот соус.
– О, мой желудок умоляет тебя остановиться!
Мы оба засмеялись, но вскоре смех затих. Один из солдат наполнил две чашки горячей рассыпчатой кашей из котла и передал одну чашку своему напарнику.
А нам сегодня ночью еды не достанется.
Мы угрюмо смотрели на солдат сквозь решетки грязных, кишащих блохами клеток.
– Давай спать, – сказал я. – И пусть нам приснится твое вино.
В Риме редко бывают настолько холодные ночи, когда идет снег,– но эта ночь была как раз такой. Снег оседал на вершинах холмов. Снежинки бесшумно влетали сквозь решетку в мою клетку, кружились белым хороводом и падали мне на лицо. Словно кто-то гладил меня по щекам нежными пальцами и нашептывал тихую колыбельную, чтобы я заснул. Моя голова поникла, веки закрылись, и я погрузился в объятия дремоты.
Никогда больше я не спал так хорошо. В последующие месяцы суровой, тяжелой зимы я победил и убил нескольких человек в бою и один раз на тренировке. Я отрезал носы осужденным преступникам и уши наказанным рабам. Я наносил глубокие раны наемным бойцам – римским гражданам, которые жаждали славы и богатства.
Когда я в последний раз говорил с иудеем Самуилом, он горестно причитал, что если когда-нибудь ему суждено родиться заново и вернуться на эту землю, он непременно будет жить в башне, окруженный всякими безделушками. И будет счастливее всех на свете. Мы сидели в клетке и ожидали боя, в котором нам предстояло сразиться друг против друга. Он попросил меня: «Когда придет время, сделай это быстро».
Он был моим другом. Как я мог поступить иначе? Когда он соскользнул с моего меча и рухнул в пыль, я оплакал его и попросил богов, в которых не верил, проследить, чтобы его желание исполнилось.
Молодой мирмиллон обходил меня по кругу, приближаясь с каждым шагом, но оставаясь вне досягаемости. В сером свете пасмурного дня его лицо казалось мертвенно-бледным. Он был неопытен. И очень, очень испуган.
Он сделал выпад. Его голова оказалась так близко, что я разглядел гримасу на морде отвратительной металлической рыбы, венчавшей его тусклый нечищеный шлем.
Я ударил его щитом так сильно, что одним ударом сломал ему нос.
