Я дал клятву. Я был римским гладиатором. Я поклялся, что выдержу все, что бы со мной ни делали – жгли, связывали, избивали, убивали мечом. И я сдержал свою клятву.
Я получил урок – хотя и не тот, который они хотели мне преподать.
Глядя вниз на Большой Цирк сквозь огненный ад моего собственного горящего тела, я забирал с собой из Рима ненависть, которая поможет мне выдержать все. Атанатос знал, что я вернусь, хотя и ухожу сейчас. Я буду преследовать его сквозь века безжалостно и непреклонно, а остальным достанется такое буйство стихии, о котором они не просили.
Сгорая над Римом, я знал, что, как только меня зароют в землю, Рим будет гореть надо мной.
Норта разбудила медсестра. Открытый зеленый блокнот Портера лежал у него на груди. Когда Норт пошевелился, блокнот упал на пол с громким шлепком, который эхом прокатился по пустому коридору отделения скорой помощи нью-йоркской городской больницы.
Блокнот нашли в кармане пальто англичанина. Он все время носил его при себе. Когда его раздели, вещи и блокнот передали Норту, и тот сразу же заинтересовался содержимым блокнота.
Ниточки воспоминаний из других жизней, больше похожие на бусы из жемчужин, чем на железную цепочку,– эти воспоминания притягивали его с неодолимой силой. Мучительные воспоминания по- прежнему были слишком живыми и яркими, запертые в глубине его костей.
Медсестра наклонилась, подняла блокнот и спросила, готов ли он к разговору. Норт знал, что это означает.
– Когда? – спросил он.
– Через десять минут,– ответила сестра.
Норт поднялся на ноги. К этому он не был готов. Ему показалось, что его обманули. Он почувствовал, как нарастает раздражение, и постарался успокоиться.
– Я могу увидеть его?
Медсестра сказала, что его уже перевезли, но она постарается все устроить.
Она провела Норта по стерильным коридорам, сквозь множество внутренних дверей, после чего они спустились в подвальное помещение, где за двойной дверью располагался темный и холодный морг.
Медсестра включила освещение и подождала, пока глаза привыкнут к ослепительному свету неоновых ламп.
Тело Уильяма Портера в черном пластиковом мешке лежало на каталке, ожидая отправки на вскрытие.
– Мы должны связаться с его ближайшими родственниками,– сказала медсестра, расстегивая молнию на мешке.
«Похоже, это я».
Норт сказал, что позаботится об этом.
Медсестра открыла мешок и показала лицо Портера. Больничный морг – не похоронная контора, здесь покойникам не придают благообразный вид. На коже Портера осталась запекшаяся кровь, в волосах засохла уличная грязь. Были видны даже вмятины от трубок и прочего медицинского оборудования. Но осталось немного и от живого человека – родимое пятно под глазом.
Только сейчас Норт почувствовал себя совершенно одиноким.
«У меня так много вопросов. Что же делать?»
Норт не сразу заметил, что медсестра что-то говорит. Он попытался прислушаться, хотя это было трудно.
– Он просто не мог вылечиться, – говорила она. – Все его тело покрыто рубцами. У него была нелегкая жизнь. А в конце он как будто просто отступил, перестал бороться.
«Проиграл все свои битвы».
– Вы хорошо его знали?
Норт подумал об этом и ответил:
– Да, я знал его всю жизнь.
Книга шестая
В темные времена глаз начинает видеть.
Слияние памяти
Никогда еще он так не паниковал.
Они перешли в другую лабораторию, чтобы продолжить работу, когда на главном мониторе появилось сообщение. Мегера приняла вызов. Ее изящные тонкие пальцы намертво впились в белую пластиковую трубку. Какие-то неприятности.
Лоулесс встал. Поначалу он казался слегка раздраженным, но как будто не слишком беспокоился. Но потом он вырвал трубку у дочери и вмешался в разговор, стянул латексные перчатки со сморщенных пальцев и со злостью швырнул их на пол.
Он принялся расхаживать по комнате, громко стуча тростью при каждом шаге.
Ген спросил, что не так, потому что понимал: одно-единственное проявление доброты, малейший проблеск сочувствия, и заботы разорвут его на части.
Он не слишком удивился, когда Мегера просто отпустила его и сказала, что ничего особенного не
