освободиться от чувства, что уже видел однажды где-то эту молодую женщину. И когда она начала разговор с вопроса, не знает ли он Хайнца Люкку и не сможет ли немного рассказать об адвокате, ее резкий, но странным образом одновременно певучий голос так понравился Якобу, что ему захотелось еще и еще слушать ее. К тому же разговор отвлек бы его от собственных мыслей.
После несколько сдержанного начала молодая женщина показала себя занимательной и умной собеседницей. Якоб задавал один вопрос за другим. Откуда она приехала? Неужели вообще не знала Люкку? Что она хочет для себя получить в такое время от совершенно незнакомого человека? Почему не посетила Люкку в его офисе в Лоберге? Так было бы намного проще, чем отправляться в деревню.
Вместо того чтобы сразу ответить Якобу, девушка испытующим взглядом сбоку посмотрела на него и осведомилась о его возрасте.
— Мне шестьдесят три, — ответил Якоб.
И она установила, что он был свидетелем тяжелых времен. Затем спросила, родился ли он в деревне и помнит ли фамилию Штерн.
Несмотря на четыре кружки пива на почти пустой желудок, вопреки внутреннему раздору, основаниям подозревать в преступлении собственного сына, Труду и себя самого, Якоб моментально все понял. Он так резко мотнул головой в сторону, что чуть не потерял управление, его глаза жадно исследовали профиль попутчицы. В самом деле это была она, Эдит Штерн, воскресшая из мертвых.
— Я не верю в привидения, — пробормотал Якоб.
Молодая женщина засмеялась. Ее звонкий, певучий смех понравился ему, так же как и странноватая манера говорить. Она не была духом, все имело разумное объяснение. Девушка оказалась внучкой кузины Эдит Штерн и носила в честь родственницы ее имя, правда, выговорила она его как-то по-другому. В ушах Якоба имя прозвучало как Айдис.
Ее бабушка уже в середине тридцатых, когда в стране обозначилась тенденция к новому образу мыслей, эмигрировала в Америку. Ее отец позже переселился на историческую родину, в Израиль. Сама она два года тому назад вернулась в Айдахо, так как жизнь в кибуце и политика израильского правительства по отношению к Палестине ей не нравились.
— Вы наверняка знаете это не хуже меня, — предположила она и продолжила рассказ.
Бабушка Айдис умерла три месяца назад и оставила после себя связку писем. Отправителя звали Вернером Рупольдом. В регулярные промежутки времени он справлялся, не слышно ли в Айдахо что-нибудь о его возлюбленной Эдит. Последнее письмо Вернера Рупольда было датировано мартом 81-го года. Должно быть, он написал его и отнес к ближайшему почтовому ящику незадолго до того, как подняться с веревкой в руках на чердак своего трактира.
Дальше речь Эдит Штерн полилась прямо-таки водопадом. Якобу, с его ватной головой, большого труда стоило следовать за рассказом девушки. Он ехал медленно, с напряженным вниманием стараясь, чтобы ни одно слово не ускользнуло от его ушей, ведь они с Паулем Лесслером так часто мучились в догадках, кто был виновником смерти Эдит.
Игорь, работник Крессманнов. Ни один человек не мог выговорить его настоящую фамилию, так что его называли то собакой Люкки, то племенным быком Клоя, в шутку конечно. Якоб в своих подозрениях все время возвращался к Игорю, но Пауль никогда с ним не соглашался. И Пауль оказался прав в своей оценке добродушного русского. Игорь не был убийцей, хотя в последней беседе с Вернером Рупольдом именно так себя и назвал.
Как Пауль и предполагал, Игорь оказался только свидетелем. Игорь собирался забрать Эдит из ямы и по договоренности с матерью Рихарда привести на двор Крессманнов. Там было достаточно места, чтобы спрятать Эдит. При таком количестве народа никому бы не бросилось в глаза, что кто-то съел больше обычного. Но Игорю самому пришлось прятаться в канаве, чтобы ему тоже не проломили череп. Он беспомощно смотрел на убийство, а потом все, что мог сделать для Эдит Штерн, так это только закопать ее изувеченное тело. Игорь зарыл тело голыми руками и все эти годы носил тайну глубоко в себе.
Только на смертном ложе он понял, что был таким же преступником, как и убийцы Эдит. Если бы Вернер Рупольд знал о смерти невесты, он, возможно, сочетался бы браком с другой девушкой, родил детей и жил полноценной жизнью. Тогда Игорь попросил позвать к себе Вернера. И назвал ему три имени: Хайнц Люкка, зачинщик и наблюдатель, и два других, выступивших в качестве карающих органов власти.
Якоб вспомнил обоих парней. Одного в апреле 45-го года расстреляли американцы — посреди деревни и к ужасу населения, так как юноша ничего другого не хотел, кроме как исполнять последний приказ своего фюрера. С фанатичной одержимостью он защищал монастырь; из старой винтовки стрелял в приближающиеся американские танки, не поддаваясь ни на какие уговоры перепуганных сердобольных сестер. В слепом усердии он прихватил с собой в дальнее путешествие еще одного сержанта. Тогда американцы и устроили ему короткий процесс.
Третье имя, которое Вернер Рупольд назвал в своем последнем письме, тоже осталось лишь на памятной доске павшим воинам. Больше нельзя было притянуть палачей к ответу, даже спросить, что они думали, проламывая череп беззащитной женщине только потому, что шестнадцатилетний наглец решил, что они выполняют гражданский долг.
— Господи, — пробормотал Якоб, вспомнив покрытые кровавой коркой волосы и распухшее лицо Эдит Штерн.
По пути к развилке Якоб рассказал, как все было тогда. Что он и его друг Пауль Лесслер все эти годы молчали, и тем не менее недавно он поведал эту историю своему сыну. Так как только что снова пропала девушка из деревни. И пояснил попутчице, что сын не сможет передать его слова дальше ни одному человеку. Свой рассказ Якоб закончил вопросом:
— Вам не кажется, что вы сейчас несколько рискуете? Что вы все-таки хотите сказать Люкке?
Этого Эдит Штерн сама не знала. Собственно, она хотела только показать Хайнцу Люкке письма. Дальше будет видно, как пойдет разговор. И ни в коем случае не соглашалась, чтобы Якоб довез ее до дверей бунгало, не желая ставить в неловкое положение адвоката.
Когда Якоб доехал до развилки, на которой сворачивал к своему двору, он показал девушке на дорогу, ведущую вниз, и пояснил:
— Он живет там, однако до его дома еще добрых два километра.
Эдит Штерн решила, что оставшуюся часть пути она в состоянии пройти сама. Тогда у нее будет немного времени обдумать слова, которые она собирается сказать. Собственно говоря, она только хотела познакомиться с ним, бывшим юным командиром взвода «Гитлерюгенд», который в свои шестнадцать делал такие большие различия между людьми, а вот уже пятьдесят лет как был опорой христианско- демократического общества.
— Однако я могу вас подвезти прямо к его дому, — предложил Якоб. — Я не стану останавливаться перед дверью. Довезу только до кукурузного поля. Оттуда он не увидит машину. Мне совсем не сложно. Так будет лучше, чем в одиночестве идти полем.
И хотя слова ему тяжело давались, он еще раз объяснил, почему так будет лучше, ведь совсем недавно одна девушка снова…
Но Эдит Штерн только рассмеялась, заметив, что она уже взрослая и знает, как держать парней на расстоянии.
Якоб вышел с нею из машины, подал рюкзак и пеструю куртку, постоял еще некоторое время на развилке, глядя, как девушка удаляется в гаснущем вечернем свете.
Оставшиеся шестьсот метров, до самого сарая, его голова была переполнена различным треском. Все вперемежку. Эдит Штерн и спрятанные газеты; Дитер Клой, Альберт Крессманн и предположение, что, возможно, напрасно подозревают этих двоих; Хайнц Люкка, Игорь — работник Крессманнов, Вернер Рупольд, тайный страх и ответственность, лежащая на отцах. И снова им овладело неприятное чувство.
Он твердо решил завтра спокойно поговорить обо всем с Трудой. Когда он будет отдохнувшим, полностью трезвым и вооруженным для борьбы. Ничего страшного, если он разъяснит неоправданность подозрений на примерах Дитера Клоя и Альберта Крессманна. Он только должен искусно начать разговор.
Труда ни минуты не сомневалась, что такого, как Бен, будут мерить другой меркой. Когда Дитер Клой хотел иметь все, что только попадалось ему на глаза, это было в порядке вещей. Когда Альберт Крессманн
