Присоединение Грузии к России

дисциплины, которые имели место во время экспедиции. Конечно, все это было скоро забыто. «Эти смуты в отдаленном Закавказье, — говорит Соловьев, — не могли производить сильного впечатления: о них мало знали в России, вовсе не знали в Западной Европе, где хорошо знали о кагульском и чесменском боях»[66].

В этом разгадка многого: Екатерина сначала интересовалась закавказской экспедицией, не раз упоминает о ней в письмах к Вольтеру; затем, когда разочаровались в ожиданиях, забыли о том, что побудили[67] грузинских владетелей стать в открытую вражду с турками, забыли, что обещали им золотые горы, что их участие в войне было не эпизодическое, а всецелое. Когда за Кавказом горсть храбрецов наносила поражение несравненно сильнейшему врагу и все свои удачи приписывала «счастию Ее Императорского Величества», то отзвук этих удач в самой России совершенно заглушался громом кагульской и чесменской побед, до Европы же он и не доходил[68].

Того, что обещали владетелям, не исполнили. Во-первых, изменились обстоятельства, во-вторых, русское правительство временно охладело к грузинам под влиянием недобросовестных (как теперь оказывается) донесений Тотлебена.

III

1

Каков же был результат войны для грузин? Меньшее, на что они могли рассчитывать, это «внесение в трактат». Грузины были убеждены в том, что при заключении трактата их не забудут[69]. Копия с ст. 23 Кучук-Кайнарджийского трактата (20 июля 1774 г.) была сообщена Ираклию и Соломону вместе с Высочайшими грамотами и письмом Панина. Смысл этих грамот тот, что пусть грузины чувствуют, как они осчастливлены трактатом.

«После такого оказанного от нас всему Грузинскому народу благодеяния… с основанием ожидать можно, что ваша светлость и прочие владетели грузинские останетесь благодарными к нашему императорскому престолу и жребием своим обрадованными и довольными» [70]. Вот что пишет, между прочим, Екатерина Ираклию. Панин поздравляет «от всего сердца» Соломона с «толиким неоцененным счастьем»[71]. Что же выиграла Грузия от ст. 23 Кучук-Кайнарджийского трактата?

Прежде всего, несмотря на присылку Ираклию копии с трактата, якобы его касающегося, собственно о нем и о царстве Кахетинском и Карталинском там нет ни слова. Никаких притязаний на Восточную Грузию Порта не имела и не заявляла; дружелюбные отношения к соседним пашам были всегда одним из пунктов политики Ираклия. Если он вступил в войну, то в надежде на дальнейшее покровительство и поддержку России; ценой разрыва с Турцией он думал, вспомоществуемый Россией, обезопасив себя извне и укрепившись внутри, дать наконец Грузии возможность пользоваться благами прочного порядка. Затем, в нем жила старая идея Багратидов — возврат отторгнутых Турцией провинций; он был бы рад с помощью русского войска выступить и на более широкое поприще: поставить в Персии желательного грузинам и русским шаха, идти в глубь Малой Азии и завоевать ее Императрице до Стамбула.

Человек с такими планами не мог быть бессловесным орудием в руках Тотлебена.

О царстве Карталино-Кахетинском в трактате — ни слова, хотя ввиду разрыва именно теперь внесение в трактат было ему необходимо. Ираклию осталась лишь слава о его удачах — и ожидание мести со стороны турок и лезгин[72].

Соломона все это касалось ближе, он действительно считался вассалом Порты. Но еще задолго до русско-турецкой войны он отказался платить дань невольниками[73] и воспретил торговлю ими. Он вел очень удачно партизанскую войну с турками и надеялся с помощью России упрочить себя окончательно вовне и внутри.

Трактат ни йоты не прибавляет к тому, чего Соломон уже достиг; хуже того, Россия признает status quo ante, именно тот порядок, с которым Соломон желал порвать, т. е. туркам принадлежит по трактату в Имеретии и Мингрелии то — и в такой мере, — что им принадлежало издавна. По ходу дела с самого начала надо было ожидать, что Турцию принудят отказаться принципиально от верховенства над Западной Грузией. Но этого-то и не было. «Как помянутые народы находятся подданными блистательной Порты, то Российская империя не имеет совсем впредь в оные вмешиваться, ниже притеснять их». Вот заключительные слова разбираемой статьи трактата 1774 г.

2

Таков был исход пятилетних ожиданий и трудов. Не удивительно, что в Грузии некоторые оценивали следующим образом русско-турецкое соглашение: «Россия заключила мир с турками и отдала им Имеретию»[74]. Более того, немало было таких, которые после возвращения русских войск в Россию (летом 1772 г.) заявляли, что русский корпус быль прислан в Грузию с тем, чтобы впутать тамошних христиан в войну с турками — а затем его увели обратно[75].

Понятное дело, ни о каких коварных замыслах русского правительства не могло быть речи. Желали возбудить грузин к войне с Турцией; отправили для руководства ими русский отряд; результатами экспедиции остались недовольны, так как не предполагали иметь дело с целой кучей обстоятельств, открывшихся на месте и, разочаровавшись, отозвали войска назад.

Но, повторяем, то, что для России имело значение лишь эпизодическое, для Грузии приводило к серьезнейшим последствиям.

Русская политика, хоть и не дававшая пока Грузии осязательной поддержки, естественно, вызывала и усиливала враждебное отношение к этой стране ее мусульманских соседей. Выгодному положению Грузии, созданному с большим искусством долголетними усилиями Ираклия, угрожала опасность.

Ираклий с самого начала сознавал, куда идет и как рискует. Но он надеялся, что не проиграет, что обещанное будет ему дано. Еще в 1769 г., одновременно с прибытием в Тифлис русского агента, приезжали туда, по словам последнего, и посланцы от соседних пашей, просившие царя, чтобы он «при нынешнем военном между Всероссийской Империею и Портою оттоманскою обстоятельстве остался в покое»[76].

Насколько Ираклий был осторожен и осмотрителен, видно из того, что в сентябре 1769 г., при первых действиях, он уже спешит уведомить Панина об изменившемся к нему отношении мусульман и высказывает при этом, надежду, что как «дело приходить будет к примирению», то грузины не будут забыты[77].

Но когда отозвание войск из Закавказья было решено, когда Ираклию предстояло самому выпутываться из осложнений, созданных его участием в войне, он решается высказаться откровенно.

В письме Панину 21 апреля 1772 г. он пишет: «Такое время ныне настоит, что не в состоянии уже мы молчать перед Всемогущим Создателем и пред Е. И. В. и потому по сущей справедливости осиливаемся объявить, что до получения Е. И. В. повеления находились мы в тишине и мире с султаном, а с персицкими владетельными ханами имели с некоторыми мир, а некоторые из них платили нам и дань, из лезгинцев же также некоторые жили с нами в перемирии, а хотя иные и делали нападения и разоряли наши владения, однако доведены были нами до того, что и они начинали опасаться нас»[78] . В рапорте кизлярскому коменданту, поданном летом 1769 года поручиком Хвабуловым говорится то же самое: «В нынешнее время в Грузии, Кахетии и Имеретии не только внутреннего замешания, но и от околичных народов никакого нападения не происходит, но настоит тишина» [79].

В письме Панину от 24 августа 1774 г. Ираклий еще рельефнее противополагает политические условия Грузии до войны позднейшему положению. Его трудами установились выгодные для грузин отношения к соседним пашам, ханам (тем более что Персия не имела шаха), к лезгинам. Участие в войне с турками он счел за свой долг да и теперь признает, что обязан исполнять повеленья и служить православной Императрице. Во время войны столько турок и лезгин пало от руки его воинов! «И потому теперь турки, разиня рты свои, как змеи, окружают нас, персияне, как свирепые львы, смотрят на нас, а лезгинцы острят зубы свои против нас, как голодные волки». Все они пылают мщением: он, Ираклий, а не они нарушил мир[80]. И если искоренять его и Грузию, то кто будет отвечать за это Богу и какая польза от этого Российской империи? Поэтому «возымеете