Присоединение Грузии к России

памятного набега в 1785 г.[126]

Было бы, однако, ошибочно думать, что Россия когда-нибудь забывала о существовании трактата 1783 г. Протекторат ее мало приносил пользы Грузии, но Россия, естественно, не уступила бы его другим…

В манифесте 7 сентября 1787 г. об объявлении войны Оттоманской Порте вторжение в область сюзеренных прав над Грузией выставляется как один из поводов войны. Трактат о подданстве, заключенный Ираклием, не был противен обязательствам России в отношении Порты. «Тогда же Порта, известна будучи о Нашем трактате, не оспаривала оного; но где не имела право в дело вмешиваться, для нее постороннее, тут не оставила действовать коварно». Именно она склоняла лезгин нападать на грузинские земли, разорять их, забирать в плен христиан[127]. Кроме того, через Ахалцихского пашу она предлагала Ираклию признать над собою власть султана[128].

Приведенных фактов достаточно, чтобы составить суждение о том, насколько успешно осуществляла Россия свой протекторат над Грузией, насколько обстоятельства позволяли «сильной деснице» Империи отвращать вражеские удары от «присовокупленного» к ней царства Грузинского. Надо удивляться не тому, что порой являлась у грузин мысль о политической сделке с Персией или Турцией, а тому, как вера в Россию не иссякла окончательно. Но велика была эта вера, руководящие элементы тяготели к России, потому что слишком много шагов было уже сделано по этому пути, и считали невозможным доверять ни Персии, ни Турции. Невнимание же Европы достаточно объясняется тревогами Французской революции.

Была, впрочем, минута, уже перед самой смертью Ираклия, когда кн. Гарсеван Чавчавадзе ребром поставил вопрос в Петербурге: именно, он заявил, что если трактат сохраняет силу, то пусть будет прислано подкрепление, в противном случае Ираклию необходимо возобновлять союзы с персидскими ханами и Дагестаном[129].

Глава десятая Накануне присоединения

I

В 1796 г. скончалась Екатерина, в 1797 г. убит Ага-Магомет-хан, в 1798 г., 11 января, не стало Ираклия. Как сложатся отношения между новыми государями?

Георгий XII вступил на престол Карталинии и Кахетии и привел к присяге население тотчас же после смерти Ираклия. Он стал царем Грузии по наследственному праву и для того, чтобы пользоваться поддержкой России, должен был по трактату 1783 г. получить императорскую инвеституру[130].

Летом 1798 г. обстоятельства принимали такой оборота и впечатления русского покровительства были таковы, что Георгий видел себя принужденным ответить на фирман нового шаха Фетали посылкой к нему своего тестя, князя Цицианова, и готов был искать покровительства Турции; но оба посланца вернулись обратно — кн. Цицианов, потому что узнал о неудачах Бабахана (это другое имя шаха), отправленного же в Турцию вернули из Ахалциха, потому что приехавший из Петербурга царевич Давид привез оттуда добрые вести[131].

Вслед за тем Георгий получил в ответ на собственное письмо Государю Высочайшее поздравление со вступлением на престол, при чем прибавлено было, что от него ожидается формальное ходатайство об утверждении, предусмотренное арт. 3-м трактата[132].

В ноябре того же года Георгий отправил в Петербург с соответствующим прошением кн. Авалова и возобновил полномочия кн. Гарсевана Чавчавадзе в качестве министра при Имп. дворе. Помимо собственного утверждения, Георгий добивался признания сына своего Давида наследником по себе[133]. 18 апреля 1799 г. Высочайшей грамотой утвержден Георгий на царстве, Давид же — наследником, с ссылкой на ст. 3 трактата[134] .

В ноябре 1799 г. доставлены в Тифлис инвеститурные знаки, и Георгий принес присягу на верность Императору. Итак, отношения Грузии и России в конце 1799 г. определяются всецело началами трактата 1783 года[135].

Но обратим внимание на следующее: царь Грузинский просил об утверждении — и Император утвердил наследником по Георгию сына его Давида.

В трактате ничего не говорится о наследниках, напротив, ясно следует из него, что вопрос о замещении престола есть вопрос внутренней жизни Грузии, который решается независимо от сюзерена, словом, это вопрос грузинского престолонаследия, а не усмотрения Императора. И если теперь Георгий просит об утверждении наследником по нему Давида, то едва ли он считал такое утверждение необходимым юридическим условием для вступления на престол[136], ведь сам же он стал царем, не ожидая, не испрашивая императорского разрешения. Смысл просьбы его не этот — он желал обеспечить своему сыну, как Высочайше предназначенному на царство наследнику, политическую поддержку русской власти.

А о такой поддержке надо было заботиться, так как, на беду Грузии, позже, в самый решительный момент, не было одного мнения на тот счет, кто законный наследник Георгия: сын его, Давид, или брат, Юлон? Права последнего основывались на завещании царя Ираклия, сила и даже подлинность которого оспаривались.

Нам нет нужды входить здесь в рассмотрение вопросов грузинского престолонаследия. Нам нужно было отметить, что подтверждением прав Давида как наследника Император не создавал ему этих прав — этого он не мог, так как, по трактату, не имел на то власти, а брал лишь на себя перед царем обязанность оказать содействие сыну его при будущем вступлении на престол.

Но император Павел, давая такое утверждение, очевидно, и не думал о том, насколько это вяжется с трактатом, на который сам же он ссылается.

Как бы то ни было, трактат теперь в полной силе, и ввиду серьезных опасностей русскому влиянию в Закавказье со стороны Персии отчасти и Турции правительство русское решается действовать энергичнее и, беря за отправную точку свою связь с Грузией, прочнее обосноваться по ту сторону хребта.

Одновременно с утвердительной грамотой царю Георгию последовало наконец назначение министра в Грузию, ему же поручены и персидские сношения.

Инструкция, данная этому чиновнику из Государственной коллегии иностранных дел, показывает, как ревниво относится теперь Россия к неоспоримости своего влияния в Грузии. «Легко случиться может, — читаем там, — что вдовствующая царица, имея сыновей-братьев владеющего царя… вступит в какие-либо сплетни, столь в тех краях свойственные, к предосуждению е. в. и видам нашим». Поэтому «надлежит вам бдительное смотрение иметь за поступками царицы… и людей, ей приверженных…». Конечно, «по превратности тамошних владельцев и двоякости, часто их руководствующей», необходимо следить и за поступками самого царя, «дабы никогда не могло им ничто учинено быть вопреки интересов Высочайшего двора»[137].

От такого надзора один шаг до вмешательства; пусть прибудут войска для защиты Грузии; неусыпный надзор и вооруженная сила обеспечат исполнение всякой воли. А страна, истерзанная веками несчастий, находившаяся с 1783 г. под гнетом постоянной опасности, не может и не хочет говорить о себе так громко, чтобы остановить властное решение Империи.

Теперь события развиваются с силой урагана; эта связь царства и Империи, веками томительных, бесплодных сношений, дошла до десятилетий покровительства, приносившего несчастья, и, наконец, в несколько месяцев маховое колесо истории довело дело до разрушительного конца, не пощадив хрупких запоздавших желаний грузинского народа.

Но рушилось то, чему при данных условиях уже не было места на этой земле, зато суждено было водвориться порядку там, где самая мысль о нем давно утратилась.