какъ-бы н?сколько сконфуженнымъ. Приглядываясь теперь къ окружающему: мебели, экипажамъ, онъ какъ бы говорилъ каждому предмету съ дружескимъ укоромъ:
— Какъ же ты такъ, братъ? а? Ишь, право, неуклюжій какой! Эхъ, старина, старина! — и ему казалось, что старые слуги эти хмурились и отв?чали ему:
— Мы стары; не т? года, чтобы связываться съ д?вчонкой…
Иванъ Петровичъ пугался и отмахивался отъ мыслей, какъ отъ осеннихъ мухъ. Отъ времени до времени онъ подходилъ къ зеркалу, но, взглядывая на себя, получалъ то же впечатл?ніе, какъ при вид? старой мебели: каждый разъ онъ удивлялся.
— Какъ же ты такъ, братъ? а? — говорилъ онъ себ?. — Разв? ей такой бы нуженъ женихъ? Д?домъ бы теб? быть! — онъ испуганно гляд?лъ на свое добродушное, открытое лицо съ прекрасными с?рыми глазами. — А в?дь любитъ же она меня! любитъ! — уб?дительно успокаивалъ онъ себя и самъ себ? не признавался въ томъ, что сквозь напускную ув?ренность сквозила все та же мучительная тревога.
Только при Мус? и съ Мусей онъ былъ спокойн?е. Она много говорила ему про ихъ будущую жизнь, про свою любовь, про цв?тъ обой и обивокъ ихъ городской квартиры, про ихъ вы?зды и пріемы у себя. Она щебетала, какъ птичка, и отъ одного звука ея н?жнаго голоса Иванъ Петровичъ чувствовалъ себя счастливымъ.
Свадьбу устроили самую скромную, безъ всякой торжественности. Въ тотъ же вечеръ молодые должны были у?хать въ Петербургъ. Прощаясь, Иванъ Петровичъ обнялъ мать.
— Ну, что жъ, — сказала она дрожащимъ голосомъ, — не забывай совс?мъ… пиши. Умру — некому будетъ глазъ закрыть.
И она зарыдала.
— Маменька! — чуть не крикнулъ Иванъ Петровичъ. — Богъ съ вами, другъ мой! Благословите меня… лучшій другъ мой!
— И разв? ты не былъ счастливъ? — рыдая, спросила мать.
— Я полюбилъ ее, — отв?тилъ онъ тихо. — на радость ли, на горе ли, не знаю! За себя не боюсь… Благословите меня! простите меня! — Она опять обняла его.
А хорошенькое личико Муси было беззаботно-весело и сама Муся съ нетерп?ніемъ ждала отъ?зда.
Въ Петербург? было мрачно, сыро и грязно.
Муся, веселая, какъ птичка, убирала свое новое гн?здышко. Когда Иванъ Петровичъ возвращался со службы и, посл? об?да, усаживался вм?ст? съ женой на широкій диванъ передъ каминомъ кабинета, Муся клала на его плечо свою пепельную головку, разсказывала ему о своихъ хлопотахъ, заказахъ, покупкахъ; она шаловливо заглядывала ему въ глаза и ласкалась, какъ кошечка. Иванъ Петровичъ былъ счастливъ. Казалось, онъ не зам?чалъ ни хмураго неба, ни хмурыхъ людей, не зам?чалъ всего чужого и непріятнаго, всего, съ ч?мъ теперь приходилось сталкиваться и мириться на каждомъ шагу. Онъ зам?чалъ только одно: каждая минута вдали отъ Муси казалась ему мучительно длинной.
Вскор? жизнь «молодыхъ», помимо счастливой, стала еще веселой: въ гн?здышк? стали устраиваться вечеринки и какъ-то сами собой наладились журъ-фиксы. Знакомства разростались съ нев?роятной быстротой. Муся жаловалась на то, что обязанности св?тской женщины отнимаютъ слишкомъ много времени отъ ея молодого счастья, но стала еще весел?е и оживленн?е. Случалось теперь, что Иванъ Петровичъ сид?лъ на своемъ диван? передъ каминомъ одинъ. Онъ гляд?лъ на яркое пламя дровъ, потомъ закрывалъ глаза и тогда ему почему-то представлялся его просторный, св?тлый деревенскій домъ. Ему представлялся широкій дворъ, спускъ въ балку, крутой подъемъ и широкая, безпред?льная, однообразная родная степь.
— Отчего въ нашей квартир? всегда пахнетъ пылью, когда не пахнетъ кухней? — задавалъ онъ себ? неожиданный вопросъ.
— Это отъ этихъ разныхъ тряпокъ на ст?нахъ, — р?шалъ онъ. — Тряпки, в?ера, чашки, перья, искусственныя травы…
Онъ снисходительно улыбался, когда Муся хвасталась своимъ ум?ньемъ придать комнатамъ уютный видъ, но, когда онъ бывалъ одинъ, вс? эти тряпки, в?ера и чашки нагоняли на него тоску. Ему постоянно казалось, что онъ дышетъ пылью; хот?лось развернуться, сорвать все это со ст?нъ, выбросить въ окно и уже кстати, за одно, раздвинуть какъ-нибудь эти ст?ны, которыя душили его. Но за всякой ст?ной была еще ст?на и еще… И онъ думалъ о томъ, что тамъ, далеко, въ степи, св?тъ, воздухъ, просторъ, тишина.
Муся часто у?зжала по вечерамъ. Она звала съ собой Ивана Петровича, но онъ отказывался съ виноватымъ и умоляющимъ лицомъ. Муся сердилась, надувала губки и у?зжала одна. Иванъ Петровичъ оставался дома. Онъ ходилъ по слабо осв?щеннымъ комнатамъ, думалъ о Мус? и, зад?вая мимоходомъ поставленный гд?-нибудь столикъ съ безд?лушками, ронялъ что-то на полъ, что-то разбивалъ и, стараясь въ полутьм? разгляд?ть разбитую вещь, удивлялся, кто и зач?мъ выдумалъ ее, сд?лалъ, купилъ, зач?мъ поставили ее зд?сь въ его квартир?, и отчего онъ, не какъ другіе люди, не можетъ ходить по комнатамъ, не зац?пляя и не разбивая по пути наставленныхъ ненужныхъ вещей.
Иногда онъ принимался читать и читалъ долго, жадно. Но вдругъ одна картина, одно слово будили въ немъ представленіе о чемъ-то близкомъ, родномъ, миломъ, грустномъ… Онъ машинально откладывалъ книгу, вставалъ и, словно баюкаясь, уб?гая отъ д?йствительности, опять принимался ходить безъ мысли, съ однимъ этимъ представленіемъ чего-то, съ иллюзіей простора и св?та передъ собой. Съ середины зимы онъ началъ ожидать л?та. Онъ разсчиталъ, что можетъ у?хать м?сяца на два, на три. Ч?мъ дальше шла зима, т?мъ бодр?е и словно св?ж?й и здоров?й становился Иванъ Петровичъ. Наконецъ, надъ Петербургомъ засв?тило весеннее солнце и въ кабинетъ Ивана Петровича повадился косой, но св?тлый лучъ.
— Въ отпуск? я ув?ренъ, — сказалъ какъ-то Мус? Иванъ Петровичъ и мечтательно улыбнулся.
— Ахъ, какъя рада! — обрадовалась она. — Куда же мы ?демъ, Вова?
Иванъ Петровичъ удивился.
— Куда? Какъ, куда? Къ себ?, конечно, домой. О чемъ ты спрашиваешь, Муся?
Она покрасн?ла и потупилась.
— О, Вова! А мама такъ проситъ, чтобы мы вм?ст? съ ней взяли дачу въ Павловск?. — Она бросила на него исподтишка испытующій взглядъ. Онъ побл?дн?лъ.
— Это проситъ мама, — сдавленнымъ голосомъ сказалъ онъ. — А ты… ты какъ хочешь?
Муся сд?лала грустные глаза.
— Разв? ты не зам?тилъ? Мама стала нервна и бол?зненна. Л?томъ ей необходимо отдохнуть и поправиться.
— Милый! — продолжала она своимъ н?жнымъ голосомъ, — надо ей дать этотъ отдыхъ! Я немогу оставить ее!
— Но… пусть она ?детъ съ нами. Я буду просить ее.
— О, н?тъ! Какъ же можно! — ужаснулась Муся. — Ты добръ, ты любишь маму, потому что любишь меня, но мы будемъ тамъ не одни, Вова, мало помнить.
Иванъ Петровичъ густо покрасн?лъ.
— Маменька будетъ рада, — тихо сказалъ онъ.
— О, н?тъ, н?тъ, невозможно! — съ сдержанной горечью воскликнула Муся.
Оба замолчали.
— Я сейчасъ ничего не могу р?шить, Муся, — сказалъ, наконецъ, Иванъ Петровичъ. — Признаюсь теб?: мн? будетъ тяжело. Я мечталъ… ?хать одному безъ тебя, я не въ силахъ.
Муся вдругъ бросилась къ нему и обвила руками его шею.
— У?хать одному! Бросить свою Мусю! — говорила она, ласкаясь, какъ кошечка. Она уже была ув?рена въ томъ, что ни онъ, ни она никуда не у?дутъ и все будетъ такъ, какъ она захочетъ.
Косой лучъ все такъ же заглядывалъ въ кабинетъ Ивана Петровича, но тотъ уже не радовался ему и почти не обращалъ на него вниманія. Его стала пос?щать другая гостья: тяжелая, невыразимая, безотчетная тоска. Онъ тосковалъ по св?ту, по простору, по жаркому вольному солнышку, по широкой степи, по своей любимой кобылк? «Золотой», по всему, что напоминало ему его далекій родной хуторъ. Когда тоска его обострялась, ему хот?лось б?жать, кричать, защишаться…
Муся пере?хала на дачу и Иванъ Петровичъ вид?лъ ее мало. Отпуска онъ не взялъ; а когда по праздникамъ онъ прі?зжалъ къ жен?, онъ вид?лъ ее всегда окруженной ц?лымъ обществомъ, занятой и
