Маcки
(Разсказъ)
— Папочка милый! отчего нельзя? — просила Маруся и хорошенькіе глазки ея принимали трогательное умоляющее выраженіе.
— Дурочка! какъ это выдумать проситься въ маскарадъ? Въ твои-то годы!
— Папуся! в?дь я съ тобой. Ну, что со мной можетъ случиться? что? Если хочешь, никто и не узнаетъ, что я была; даже никто изъ товарокъ. Похожу, посмотрю, это такъ интересно! Если ты не соглашаешься только оттого, что молодымъ д?вушкамъ въ маскарадахъ бывать не принято, такъ я же об?щаю: никто не узнаетъ, никто!
— Невозможно, Маруся, невозможно! Есть вещи… Пов?рь, еслибы не одно д?ло, я бы и самъ не по?халъ. Мн?, собственно говоря, ужасно не хочется ?хать, но надо встр?тить одно лицо, переговорить по д?лу.
Онъ кашлянулъ въ ладонь, д?ловито нахмурилъ лобъ и зашагалъ по комнат?. Это былъ красивый, очень моложавый мужчина л?тъ сорока съ небольшимъ. Фигура его еще сохрамила стройность, лицо было св?жо, а въ подстриженной темной бородк? еле-еле пробивалась серебристая с?дина. Маруся, высокая, худенькая, еще не вполн? сложившаяся д?вушка-ребенокъ, сильно походила на него лицомъ и въ скоромъ будущемъ об?щала быть красавицей. Темно-каштановые волосы ея окружали св?жее тонкое личико золотистымъ сіяніемъ, темные глаза блистали задоромъ и оживленіемъ, но теперь, когда она чувствовала себя почти несчастной, эти глаза сразу померкли и грустнымъ умоляющимъ взоромъ сл?дили за движеніями отца. Маруся сид?ла на диван? и какъ-то чисто по-д?тски жалась вс?мъ своимъ длиннымъ худенькимъ т?ломъ.
— У, папка! — сердито отдувая губки, протянула она.
— Не проси, Маруся; невозможно. Ты знаешь, я никогда не отказываю теб? въ развлеченіяхъ. Я понимаю, что молодость дается въ жизни только одинъ разъ: надо ей пользоваться. Въ мои годы, наприм?ръ, будь покойна, не распрыгаешься… Но нуженъ выборъ и въ удовольствіяхъ; по сорту развлеченій познаются люди: скажи мн?, какъ ты веселишься, я скажу теб?, кто ты. Вотъ какъ по моему.
— И ты никогда не веселился въ маскарадахъ, папа?
— Никогда, Маруся, никогда! Для умственно развитаго, для нравственно чистаго челов?ка это веселіе непонятно, недостойно.
— Ну, да! Скажешь еще, что на нашихъ пансіонскихъ балахъ весел?е?
— Скажу! — быстро отв?тилъ онъ и остановился передъ дочерью. — Скажу! — повторил ъонъ.
— Когда шерка съ машеркой танцуетъ? — полупрезрительно, полуудивленно допрашивала она.
— Такъ что же? Все равно. Очень весело! премило! Для меня это невинное веселье, это чистое выраженіе молодости, это что-то такое непосредственное, наивное… да! для меня только это и могло бы быть настоящимъ, незапятнаннымъ удовольствіемъ.
— И эти противныя синявки? — продолжа ла она.
— Синявки? не понимаю.
— Наши пансіонскія классныя дамы?
— А - а! Что же? въ душ? он?, все-таки, должно быть, славныя.
— Славныя! — возмутилась она. — Хороши славныя! Совс?мъ ты, папа, совс?мъ странный какой-то. Пом?няться бы намъ: теб? бы въ пансіонъ поступить, а я стала бы по маскарадамъ ?здить.
Она грустно вздохнула и опустила голову; онъ съ недоум?ніемъ пожалъ плечами и опять зашагалъ по комнат?
— Папа, — заговорила вдругъ Маруся и въ тон? ея послышалась отчаянная р?шимость, — я не хочу, чтобы между нами было недоразум?ніе. Ну, да! недоразум?ніе… Ты, кажется, думаешь, что мы, пансіонерки, какъ во времена нашихъ бабушекъ, какія-то такія неземныя, наивныя созданія; что мы совс?мъ ничего не знаемъ и не понимаемъ. Не безпокойся! отлично мы все знаемъ, отлично. У насъ такія есть… Это прежде какія-то невинности изъ пансіоновъ выходили, а мы, не безпокойся… мы такія… прожженныя…
Онъ остановился и быстро повернулся къ ней лицомъ.
— Что ты говоришь? что? — удивленно переспросилъ онъ.
— Да, насъ ужъ не удивишь, не безпокойся, — продолжала Маруся. — Ты не хочешь брать меня въ маскарадъ, потому что думаешь, что я еще ребенокъ. Хот?ла бы я, чтобы ты зналъ, какой я ребенокъ! хорошъ ребенокъ!
Она сильно волновалась; хорошенькое личико ея оживилось, вапылало и въ глазахъ вспыхнулъ задорный, насм?шливый огонекъ.
— Маруся! — съ напускнымъ ужасомъ окликнулъ ее отецъ, но она продолжала быстро, быстро:
— В?дь это одна только слава про пансіонерокъ, а на самомъ-то д?л? это такой народъ!.. такой народъ! Ты думаешь, мы ничего не читаемъ? Все читаемъ, не безпокойся. Это ты тамъ отшельникъ какой- то, святоша, а то в?дь мы мужчинъ тоже знаемъ: такіе!… И прекрасно. Мы очень одобрнемъ, сочувствуемъ… Ты думаешь, пансіонерки — такъ ужъ непрем?нно доброд?тель? Самъ ты пансіонерка, въ такомъ случа?!
— Маруся! — все съ т?мъ же ужасомъ въ голос? повторилъ онъ и не выдержалъ: онъ сталъ хохотать.
— Прожженная, прожженная!.. — захлебываясь отъ см?xa, повторялъ онъ. — Охъ, пощади! уморила, Маруська!
Маруся растерялась. Глядя на отца, ей тоже захот?лось см?яться, но обидная мысль, что отецъ недостаточно серьезно отнесся къ ея словамъ и пот?шается надъ ней какъ надъ маленькой зад?ла ее за живое: она сразу съежилась, губы ея обидчиво дрогнули, а въ глазахъ показались слезы.
— Ха, ха, ха! — заливался отецъ, — такъ одобряешь мужчинъ? одобряешь, Маруська?…
Она встала.
— Довольно! — вспыльчиво заявила она. — Я не д?вчонка, чтобы надо мною хохотать. Не умно тоже…
— Ну, прости, не сердись, — попросилъ онъ, удерживаясь отъ см?ха и утирая глаза, — очень ужъ ты распот?шила меня… уморила… Такъ одобряешь? да? — не удержался онъ отъ шутки и опять громко, весело засм?ялся.
Маруся молча и серьезно гляд?ла на него. Вдругъ глазки ея просв?тл?ли, а по лицу проб?жала усм?шка.
— Ну, хорошо! — загадочно проговорила она. — хорошо… Запомни, — она опять усм?хнулась и видимо стараясь сдержать свою неровную еще, д?тскую походку, не безъ достоинства вышла изъ кабинета отца.
Было уже за полночь, когда Петръ Серг?евичъ стоялъ въ передней въ модномъ фрак?, моложавый, красивый, оживленный.
— Что барышня? — спросилъ онъ горничную, внимательно оглядывая себя въ зеркало.
— Почивать легли, — отв?тила та и быстро отвернулась, отыскивая на в?шалк? шинель.
— Вернусь поздно. Ключъ у меня, не жди, — сказалъ Петръ Серг?евичъ, еще разъ взглянулъ на себя въ зеркало и вышелъ.
Маруся стояла за дверями столовой. Она слышала, какъ закрылась за отцомъ дверь, какъ упалъ жел?зный крюкъ и сердце ея ускоренно, безпокойно забилось.
— Ну, Глаша, скор?й, скор?й! — закричала она и возбужденно, по-д?тски захлопала въ ладоши.
— Зат?йница наша барышня! — сочувственно засм?ялась горничная. — Просите скор?й у нашей мамзели шелковое платье черное, да косынку кружевную. Она на папеньку вашего сердита и теперь наперекоръ ему все сд?лать готова.
— Платье? кружева? — разс?янно переспросила Маруся. Она прижала къ груди свои тонкія худыя ручки, личико ея чуть-чуть побл?дн?ло и что-то безпомощное, испуганное, нер?шительное промелькнуло въ глазахъ.
