— Хоть-бы что стоющее! — зам?тила при этомъ Глафира Осиповна.
Татьяна Алекс?евна только махнула рукой.
Чуть ли не больше матери плакала и жаловалась Ольга. Она опять перестала причесываться и од?ваться, спала больше прежняго, а когда встр?чалась съ братомъ, то сейчасъ же надувала губы и сердито отворачивалась отъ него. Эти встр?чи были р?дки, потому что Платонъ Михайловичъ д?йствительно почти не бывалъ дома. Онъ возвращался въ Ветелки только вечеромъ, торопливо ц?ловалъ у матери руку и уходилъ спать. Первое время Татьяна Алекс?евна каждый разъ принимала при этомъ обиженный и огорченный видъ, но такъ какъ Платонъ, казалось, не обращалъ на это никакого вниманія, она потеряла терп?ніе и р?шилась еще разъ серьезно переговорить съ сыномъ.
— Платоша! — сказала Татьяна Алекс?евна, когда Платонъ, видимо усталый, только-что вернулся изъ Шахова. — Платоша, если ты уже совс?мъ р?шилъ отвернуться отъ своей семьи, то не дурно было бы сказать мн? объ этомъ.
По усталому лицу Платона проб?жало выраженіе тоски и страданія.
— Не говори такъ, мама, прошу тебя! — сказалъ онъ, — Какъ ты могла подумать, что я хочу отвернуться отъ тебя? Всей душей желаю я одного: чтобы ты поняла меня и перестала обвинять.
— Я тоже хот?ла бы, чтобы ты понялъ меня, — съ удареніемъ на слов? «понялъ», возразила ему мать, — а зат?й твоихъ, прости меня, я одобрить не могу.
— Я знаю это и много думалъ о томъ, что ты еще раньше говорила мн?. Не понимаю я одного: разв? я когда-нибудь обманывалъ тебя на свой счетъ! я писалъ теб?… Правда, я пов?рялъ теб? свои мысли и чувства и скрывалъ самое главное: я никогда не писалъ теб? о томъ, какъ я жилъ. Я не хот?лъ огорчать тебя, а жизнь давалась не легко.
— Только того и не доставало, чтобы ты еще упрекалъ меня! — вспыхнула Татьяна Алекс?евна.
— О, н?тъ… н?тъ! — посп?шно перебилъ ее Платонъ, — мн? не за что упрекать. Но я думаю, что еслибы ты знала мою жизнь, еслибы я не скрывалъ ея отъ тебя, мы бы лучше поняли другъ друга. Ты разсердилась тогда, когда я не призналъ вашей нужды, ты сочла это какъ бы за оскорбленіе себ?, но я не хот?лъ оскорблять: я только самъ знавалъ нужду, куда бол?е р?зкую, и сравнилъ. Насъ пятеро было такихъ, какъ я, безъ в?рнаго куска хл?ба на завтрашній день; трое пом?щались вотъ въ такой маленькой комнатк?, не больше половины этого зальца. На вс?хъ на насъ была одна постель и дв? подушки. Надо было платить за ученье, за книги, надо было од?ваться хотя кое-какъ, только бы прилично было, надобно было ч?мъ- нибудь питаться, и на все это необходимы были деньги. Иногда счастье улыбалось намъ: вс?мъ находились уроки; кто зарабатывалъ десять, пятнадцать, а кто и гораздо бол?е рублей въ м?сяцъ. Тогда мы считали себя богачами, пили чай въ прикуску, а на об?дъ покупали себ? чего нибудь посытн?е обычнаго ситника съ кускомъ колбасы. Бывало иначе. Бывало такъ, что уроковъ не находилось и мы ходили въ рваныхъ сапогахъ, въ живот? отъ голода словно лягушки кричали, чаю же и другой горячей пищи мы, случалось, не видали по ц?лой нед?л?. Вотъ какъ жилось тогда, мама, и ты не должна удивляться, что на твою жизнь я взглянулъ, какъ на благополучіе. — Татьяна Алекс?евна слушала съ удивленіемъ.
— А тащилъ тебя кто нибудь на такую жизнь? — пожала она плечамии — Разв? я не звала тебя? не просила бросить твою глупую ученость? Въ прокъ она пошла теб?, къ слову сказать!
— Да, ты звала, — кротко согласился Платонъ Михайловичъ;- но бросить эту ученость, какъ ты называешь ее, я не могъ. Терп?лъ я нужду, терп?лъ я лишенія, голодъ, холодъ; не мало терп?лъ и ни разу не было у меня и мысли бросить все и у?хать ла покойную жизнь. Удача ли мн? особенная была, или св?тъ такъ ужъ полонъ добрыми людьми, но въ те дни, когда мн? приходилось плохо, я видалъ и чувствовалъ къ себ? такъ много доброты, сочувствія, ласки, такъ много тепла, что для того только, чтобы вернуть людямъ свой долгъ, мн? мало всей моей жизни. Вотъ когда, мама, узналъ и полюбилъ я людей. Полюбилъ, и такая стала у меня эта любовь больная, тревожная… Ц?лыми ночами думалъ я о томъ, какъ лучше, полн?е вылить эту любовь въ какое-либо д?ло и отдать ему всю свою душу. Долгъ свой я людямъ отдать хот?лъ. Понимаешь ли ты теперь, что я не могъ бросить науки? Что могъ сд?лать я съ своими природными слабыми силами? И вотъ когда эта наука приходила мн? на помощь къ осуществленію моей мечты, когда я уже зналъ, что при посредств? ея я принесу людямъ бол?е пользы, ч?мъ еслибы въ рукахъ моихъ были милліоны, подумай, могъ ли я отказаться отъ этой учености, мама?
— Милліоны! — насм?шливо повторила Татьяна Алекс?евна, — были бы у тебя не милліоны, а только рубли, и то не сид?ла бы твоя мать въ лохмотьяхъ. — Она рванула рукавъ своего ситцеваго капота и сердито отвернулась.
— Не то, мама, не то! — горячо продолжалъ. Платонъ Михайловичъ. — Разв? шелковое платье дало бы теб? счастье? На мн? рубашка рваная, а счастья у меня сейчасъ столько, что вм?стить его трудно. В?ришь ты мн?! Грустно… больна мн? вся эта рознь между нами, мучаюсь я ей, а счастья… счастья… — Онъ съ трудомъ перевелъ духъ.
— И какъ не быть счастью, — тихо продолжалъ Платонъ, — теперь, когда я могу начать возвращать людямъ добромъ за добро. И еслибы хотя теперь я встр?тилъ черствость, непониманіе… Такъ н?тъ же, н?тъ! Опять ласка, опять сердечность, тепло… меня же благодарятъ, окружаютъ вниманіемъ, любовью… — Голосъ Платона дрогнулъ и на глазахъ неожиданно навернулись слезьи
— Не могу… слишкомъ… Нервы, должно быть, — задыхаясь, добавилъ онъ.
Татьяна Алекс?евна молчала. Платонъ медленно ходилъ по комнате взадъ и впередъ; лицо его зам?тно побл?дн?ло, руки дрожали.
— Мама! — сказалъ онъ, наконецъ, прежнимъ ровнымъ голосомъ, — я все сказалъ. Если ты еще и теперь осуждаешь меня, мн? уже неч?мъ оправдаться. — Онъ наклонился, ласково поц?ловалъ руку матери и, не поднимая на нее глазъ, вышелъ.
— Платоша! — чуть не вырвалось крикомъ у Татьяны Алекс?евны, — это ты-то счастливъ, б?дняга? ты? — ей захот?лось вернуть его, приласкать, приголубить.
— И все-таки, на своемъ… на своемъ! — вспомнила она вдругъ и густо покрасн?ла отъ досады и негодованія.
— Слышали? — задыхаясь отъ быстрой ходьбы, спросила Глафира Осиповна и стала здороваться съ Татьяной Алекс?евной и Ольгой. — Не ночевалъ сегодня вашъ-то? Ну, такъ! Значитъ, все правда и есть. Ничего не слыхали?
— Отъ кого слыхать-то? — обидчиво отозвалась Татьяна Алекс?евна. — Платоша ни со мной и ни съ сестрой и двухъ словъ не промолвитъ. Вотъ только разв? зайдетъ кто, да разскажетъ. Новость еще какая нибудь?
— И какая еще новость-то! — заторопилась Глафира Осиповна. — Не приходилъ ночевать — я не ждите теперь: совс?мъ не придетъ. Барскій домъ себ? выхлопоталъ, съ самимъ генераломъ списался; отъ генерала и приказъ былъ — не перечити ему ни въ чемъ. Домъ теперь открыли, чистка тамъ была, такъ чуть не вс?хъ бабъ съ села согнали. Теперь это онъ домъ-то подъ больницу повернулъ, больныхъ туда сносятъ, а на подмогу ему вчера съ по?здомъ дв? барышни прі?хали. Прі?хали и тоже прямо въ барскій домъ. Вм?ст? теперь у нихъ все пойдетъ. Барышни такія молодыя, изъ себя недурненькія, только ужъ врядъ-ли путевыя: изъ хорошаго-то дома отпустили бы разв? д?вушку нив?сть куда съ больнымъ мужичьемъ возиться? да еще подъ одну крышу съ молодымъ холостымъ челов?комъ.
Ольга жадно выслушала Глафиру Осиповну и расхохоталась.
— Да, ужъ эти хороши, должно быть! Вы вид?ли ихъ, Глафира Осиповна? Какія он? изъ себя? Прилично од?ты?
— Прилично, прилично! Я сама не видала, а отъ в?рныхъ людей слышала. На одной платье шерстяное коричневое и шляпка этакая, съ цв?тами; а на другой не то черное, не то синее, не видно, потому что въ ватерпруф? она и шляпа съ лентами. Разсуждаю я такъ, Татьяна Алекс?евна: какая это теперь вольность между молодежью пошла, что не гляд?ла бы на нее! Я стала какъ-то при батюшк? говорить, а онтъ мн? въ отв?тъ: «новое, говоритъ, ученіе въ моду вошло»; по этому ученію все, будто, именно такъ и нужно: ч?мъ больше безстыдства, т?мъ модн?й. Ни брака, значитъ, ни приличій какихъ, ничего не требуется. Мужикъ теперь — первая особа; мужику они за панибрата ручку трясутъ и съ собой рядышкомъ сажаютъ. Посл?дняя, говоритъ, мода теперь у господъ.
— Ужъ и мода! — фыркнула Ольга. — Выдумали глупость какую! Вотъ заставила бы я ихъ круглый
