существовании «слепой зоны» левого наружного зеркала едва не обошлось мне слишком дорого. С того дня, чудом оставив в целости шарахнувшийся в сторону джип, я взял привычку не ограничиваться обязательным мониторингом трёх зеркал и начал вертеть головой на все 360 градусов.
Только став водителем, я узнал, сколько на наших дорогах рытвин, ухабов, колдобин, ям, зияющих ливнёвок, открытых люков и прочих прелестей в виде бритвенно торчащих трамвайных рельсов или провалившегося асфальта. «Может быть, это род иррегулярных «лежачих полицейских», урезонивающих хоть таким образом наш безбашенный народ? — размышлял я, ловя колесом очередную яму. — Или это законспирированный национальный проект по повышению водительского мастерства, ведь по хорошей дороге и дурак проедет?»
Вскоре я сделал ещё одно важное открытие. Оказывается, в темноте водителю не видно пешеходов. Раньше я считал, выходя на дорогу в свете фар, что меня все прекрасно видят, и придерживался легкомысленного принципа «не трамвай — объедет». Оказалось, одетого в нашу обычную серочёрную гамму пешехода водитель замечает в самый последний момент. Мне стало жутко. Я увидел, как по городу носятся на убийственных скоростях, что твои метеориты, железяки в полторы-две тонны весом каждая. Теперь я подолгу стою и пропускаю поток. Дожидаюсь долгой, избыточно долгой паузы, чтобы перейти дорогу.
Вовсе не так страшны оказались пробки. Из-за невозможности развить высокую скорость в заторе соседние водители становились доброжелательнее и охотно пропускали, стоило мне показать поворотник. Вообще философия дорожной пробки — тема другой ненаписанной диссертации. Пробка — это эмпирическое доказательство того, что самый короткий путь «по птичьему полёту» может оказаться самым длинным с точки зрения затраченного времени и сожжённого вместе с нервами бензина.
И наоборот: меньше ресурсов можно потратить на гораздо более протяжённый с точки зрения километража маршрут. Длинная дорога оказывается короткой — искривление пространства, кэрролловский парадокс. А свобода принимаемых решений! По полупустым воскресным дорогам бывает ездить ещё сложнее, чем по пиково-будничным. Ты постоянно размышляешь над выбором скорости, ряда, маршрута. В глухой пробке особенно выбирать не приходится. Из самостоятельного субъекта ты превращаешься в песчинку, следующую логике потока, импульсам его коллективного разума (и сам становишься единичным нейроном этого разума). Общая скорость, выше которой не прыгнешь, от тебя не зависит. Маршрут выбираешь единственно возможный, то есть наименее загруженный, чтобы хоть как-то двигаться. Едешь медленно, зато избавляешься от необходимости принимать самостоятельные решения. Твоя личная компетенция сужается до задачи не врезаться в тех, кто ползёт спереди и справа. Либерал-идеалист мог бы здесь сделать далеко идущие выводы об отличиях так называемой демократии от так называемого тоталитаризма, но я не буду.
Где-то я вычитал, что по статистике начинающие водители попадают в аварию примерно на десятой тысяче километров. До этого они перестраховываются и ездят предельно осторожно. Почувствовав же себя настоящими профи (а в реальности оставаясь чуть набившими руку «чайниками»), быстро теряют самосохранительный «синдром мокрой спины». Я не доездил даже до этого среднестатистического уровня, умудрившись влететь в ДТП уже на второй самостоятельно пройденной тысяче. Дело было в «злом городе» Уссурийске. Неправильно оценив расстояние и скорость, я нанёс на перекрёстке увечье старенькой таксистской «Карине». Её оторванный передний бампер кувыркнулся на асфальт. Остановившись и включив «аварийку», я не успел ещё выставить на проезжую часть красный треугольник соответствующего знака, как прямо в мой багажник прилетела тяжёлая «Креста» — чемодан 1984 года под управлением пожилого гонщика.
Тогда я узнал, что такое «разбор в ГАИ» и «кузовной ремонт». Мои карманы облегчились примерно на шестьсот долларов, а получить полную компенсацию с деда на «Кресте» так и не удалось. Заплатив таксисту за его бампер и взяв с причитающего о своей бедности «крестовода» какую-то мелочь, я плюнул (сейчас, став более практичным и циничным, полагаю, что надо было просто забрать у деда подбитую «Кресту») и занялся собственным организмом. От удара сзади моя голова, запрокинувшись, хорошо приложилась о подголовник. По ночам я просыпался от боли в шее и голове. Боли прошли волшебным образом после изучения прейскуранта медицинского слесаря по больным шеям, аттестованного мне как лучшего в крае.
Привычка периодически инспектировать моторный отсек на предмет возможных нештатных ситуаций и проверять уровень технических жидкостей пришла со временем. Сначала мне было просто страшно заглядывать в таинственное подкапотье, набитое зарослями непонятных трубок, бачков и железок. Постепенно я узнавал о существовании не только бензина, но и других субстанций, без которых машина тоже не поедет. Фильтры, ремни, свечи, резина, аккумулятор, ОСАГО, техосмотр — к этим плановым расходам добавлялись внеплановые в виде лечения взбесившейся сигналки, ремонта продранных на грунтовых хайвеях колёс и замены перетёршейся (или перепиленной кем-то, этого я точно не узнаю никогда) тормозной трубки. После последнего происшествия, когда вся тормозная жидкость выхлестала на проезжую часть и педаль тормоза, внезапно потеряв свою упругость, ушла в пол, мне пришлось останавливать машину при помощи автомата, ручника и лексических богатств родной речи. Тогда у меня родился выстраданный афоризм «Чем меньше тормозной жидкости в системе, тем больше адреналина в крови». Прибавьте к этому штрафы за нарушения ПДД, иногда заменяемые взятками («Скажи-ка, дядя, ведь недаром ты притаился здесь с радаром?»), и можно серьёзно задуматься. Стоит ли приобретение условной свободы передвижения таких трат, сопряжённых с одновременной потерей некоторых других свобод?
Стоит, если рассматривать автомобиль не только в качестве утилитарного механизма и статьи расхода. Он дарит эмоции, за которые я готов платить. Тратя сопоставимые деньги на ежедневное такси, этих нематериальных выгод от обладания и управления автомобилем не получишь.
Мне стало комфортно внутри машины, неудобно и страшно — вне её. Она стала сниться мне. Я поймал себя на непроизвольном и необратимом эволюционировании в области сексуальной ориентации. На улице мой взгляд стал останавливаться уже не на женских выпуклостях и вогнутостях, а на кузовных линиях, выражении оптики, узоре литых дисков.
После Marino был Suzuki Escudo — брутального вида мини-танк. Железный трёхдверный коротыш, «квадратиш-практиш», маленький, но уже джип. Нечто вроде советской «Нивы», только на раме, с подключаемым полным приводом и, естественно, на автомате.
Каждая из моих машин научила меня чему-то важному, как будто имела цель преподать мне урок по своему предмету. Marino не имела права подводить меня поломками — это было бы слишком для неофита. На ней я учился ездить, попадал в первые аварии, впервые развивал большие скорости, осваивал азы зимнего вождения и даже ни разу не заглянул под капот. Она обслуживалась и ремонтировалась сама.
Миссией «Эскудика» было проведение технического ликбеза. Я сам был виноват. Я купил его с рук, не глядя, свято веря в неубиваемость японской техники. А его именно целенаправленно убивали в России на протяжении нескольких лет. К моменту продажи автомобиль полностью соответствовал шутливому прозвищу паскудик, применяемому к машинам этой марки. Я проводил больше времени на разборках и в ремонте, чем собственно в автомобиле. Когда было отремонтировано всё, что можно, обнаружили неизлечимую болезнь — трещину в блоке цилиндров. Пришлось менять двигатель на контрактный, то есть привезённый из Японии. Годные агрегаты старого движка я не спеша распродавал. Коленвал отправился в Ванино, генератор, кажется, в Екатеринбург. Трамблёр с бронепроводами долго пылился в моём офисном шкафу, пока я не отдал его в обмен на пиво местному рыбаку-«эскудоводу».
Сколько ремонтов и замен проделал в моей эске обладатель золотых рук и светлой головы гаражный умелец Володя — не перечислить. Когда он решил уехать из Владивостока на пээмжэ в отдалённую приморскую деревню, справляться с капризами «Эскудика» в одиночку мне оказалось не по силам. Мы расстались. Несмотря на все неприятности, которые он мне доставлял, я его по-настоящему любил и получил от обладания им много удовольствия.
Потом была Toyota Corolla, одна из самых известных и массовых японских моделей. Из тех, что выпускались только для внутреннего японского рынка — в Европе таких не найдёшь. Этот суперовый полторашечный «универсал» влил в меня порцию здорового фатализма. Следует влиять на будущее, но понимать, что возможен форс-мажор, к которому ты окажешься не готов. Купив эту машину, я хотел по давней местной традиции укрепить оптику срывными болтами, защитившись тем самым от пионеров,
