норовящих что-нибудь свинтить с припаркованных во дворах автомобилей. Но никак не доходили руки, а месяца через три я попал в аварию. Покидая кольцо уже по главной дороге и беззаботно нажав на газ, я так с утопленной педалью газа и воткнулся в бочину тяжёлой Toyota Gaia, хозяин которой (естественно, он оказался из Уссурийска, «злой город», вы помните) меня почему-то не заметил. Передок моей «Короллы» смялся весь. Капот встал домиком, двигатель сорвало с подушек, лонжероны ушли. Вся передняя оптика оказалась разбитой вдребезги. «Зачем, спрашивается, я хотел её укреплять?» — подумал я. Реанимировав машину, я так и ездил с новой неукреплённой оптикой до самой продажи. Никто на неё не покусился.
За «Короллой» последовала Camry Gracia, американизированный вариант обычной «Камрюхи» — с удлинённой базой и увеличенным объёмом двигателя. «Камри» меня не воспитывала. Просто ездила в своё и моё удовольствие. Она была моей первой немалолитражкой. Рабочий объём цилиндров её железного сердца замечательной марки 5S, «пять-эс», составлял 2,2 литра, и этого мне уже хватало вполне. Она без малейшего напряжения взлетала, обгоняя тихоходов, на проспект Красоты по улице Капитана Шефнера! Жители Владивостока знают, что это такое. Даже для нашего города на сопках этот спуск-подъём, который я для краткости именую «вертикалью», настолько крут, что в снегопады его даже не пытаются чистить, а просто перегораживают сверху и снизу бетонными блоками. Легендарный местный гуру авторемонта Сергей Корниенко приноровился проверять на этом подъёме фактическую мощность двигателя, нажимая внизу педаль газа до пола и замеряя наверху набранную автомобилем скорость.
На вопрос об аппетите, обычный в разговоре между обладателями двухлитровых и ещё более объёмистых агрегатов, я отвечаю не скорбно-обречённо, а самодовольно: не жалуется, здоровая, по зиме в городе «пятнашку» легко пережёвывает и ещё просит. На работе я иногда подхожу к окну и смотрю на неё, отдыхающую на парковке. Любуюсь её серебристыми изгибами, каждый из которых обещает стремительный полёт, как каждая статичная чёрточка обольстительной женщины несёт в себе информацию о её потенциальной тайной динамике.
Она стала первой машиной, в которой мне не пришлось отодвигать водительское сиденье до упора назад, чтобы комфортно ощущать себя за рулём. Первое время мне казалось, что «Грация» не едет, а низко летит, даже не касаясь асфальта колёсами. Огромное, сильное, грациозное животное. Не грузное по- медвежьи — подтянутое, как уссурийский тигр. Длиннотелая, с крепкими мышцами, которые не торчат навязчивыми буграми и канатами, а мягко перекатываются под шикарной шкурой цвета «серебристый металлик». Опираясь на мягкие 15-дюймовые покрышки, она тихо крадётся или уверенно летит, сочетая изящество с мощью. Мой личный табунчик из ста сорока японских лошадок. С «Грацией» я перестал считать 100–120 километров в час высокой скоростью. Она стала для меня «нормальной», крейсерской, если только позволяют дорожные условия. Её полное имя Toyota Camry Gracia Wagon звучит для меня гроздью дворянских титулов.
Моя «Грация» — конструктор. Её паспорт принадлежит другой. То была рабочая «Камрюха» в кузове «седан» 1991 года выпуска, с легендарным двухлитровым 3S. Она героически погибла и была сдана на разборку, после чего частично реинкарнировалась своими уцелевшими агрегатами в других автомобилях. Вероятно, они ещё живут в новых телах. Под документы той «Камрюшки» и присмотрели в Японии мою «Грацию». Из её чрева вынули сердце. Положив его на деревянный поддон, укутали прочным синим материалом. Сняли колёса, подвеску, выпускной тракт. В бессознательном состоянии, под наркозом она пересекла Японское море, чтобы очнуться уже в другой стране.
Мы с ней вместе уже полтора года. Это для неё я пишу этот текст. Кроме нас с ней, он не нужен никому.
Много лет подряд утром примерно в одно время я выходил на улицу и куда-то шёл. Сначала — в школу, потом — на автобус и в университет, на работу. Едва ли не каждый день я встречал одних и тех же знакомых и незнакомых людей, график передвижения которых пересекался с моим. Помню строгого аккуратного Старого адмирала — седоусого преподавателя мореходного училища (после многолетнего перерыва я увидел его вновь и обрадовался тому, что он жив; как мне показалось, Адмирал совсем не изменился, уже законсервировавшись в своём состоянии и перестав стареть дальше). Помню страшную Красную тётку, видимо, безумную, ходившую всегда в красном плаще и иногда улыбавшуюся леденящей дьявольской улыбкой.
Теперь я каждый день встречаю одни и те же машины и радуюсь им, как старым знакомым. Первыми бросаются в глаза те, кто выделяются нестандартным тюнингом или надписями. Как тот красный «Форестер», у которого через весь борт идёт латинское Dum Spiro Spero. Других я опознаю по номерам, коцкам, водителям, иным не всегда формулируемым признакам. В городе не так много машин, как кажется, или же я просто езжу по одним и тем же маршрутам?
Автомобильный поток вовсе не безлик, как может показаться со стороны. Человек в автомобиле не изолирован от себе подобных. Он защищён от чужого неприятного дыхания, вороватых рук и нежелательных случайных прикосновений. Но и в машине я узнаю моих постоянных соседей по утренней пробке и узнаюсь ими. Мы коммуницируем — просительно или поощряюще моргаем фарами, информируем поворотниками, предупреждаем отрывистым сигналом. Этот контакт необходим, чтобы все добрались к месту своего назначения без потерь. Мы — одно целое, молекулы единой реки.
У одной из стоянок, где моя машина ночевала с год, я, выходя из дома около восьми, каждое утро наблюдал старика на серебристо-синеватом «Терселе»-седане с номером, как сейчас помню, 578. Он отпирал ворота своего «дальзаводского» гаража («дальзаводскими» у нас называют мобильные металлические гаражи в отличие от капитальных, встроенных в крепости кооперативов; «Дальзавод», обанкротившийся флагман нашей судоремонтной оборонки, в постперестроечное время не то что гаражи — даже пельмени «Дальзаводские» выпускал). Заходил внутрь, заводил мотор. Подпирал собой створку распахнутых гаражных ворот и курил со спокойным и важным видом. Время, необходимое на выкуривание сигареты, совпадало со временем прогрева двигателя. Дедок бросал сигарету, выгонял «Терсел» на улицу, после чего запирал ворота гаража, садился в машину и уезжал. Он был пунктуален, а я выходил из дома как придётся — то раньше, то позже. Из-за этого я, по пути со стоянки проезжая мимо его гаража, заставал дедка в какой-то одной из его обязательных утренних стадий. То это было отпирание ворот, то курительный ритуал, то начало движения. Вид этого далеко ещё не дряхлого старика говорил о том, что у него всё в полнейшем порядке. И резину он вовремя сменит — не то что мы, молодые разгильдяи, шлифующие в первый непредсказуемый владивостокский снегопад на летней. И двигатель всегда прогреет, для чего специально выйдет пораньше. Пусть говорят, что греть двигатель современного автомобиля не обязательно. Он всю свою жизнь двигатель грел и знает совершенно точно, что хуже машине от этого не будет.
Этот «Терсел» середины 90-х вполне может его пережить.
Какая машина, интересно, переживёт меня? Что будет делать, скучая на стоянке?
Дедок этот научил меня важной вещи. Как-то, опаздывая на работу, я метался из левого ряда в ещё более левый, а этот «терселовод» спокойно и принципиально ехал в правом ряду. Он обогнал меня — не спеша и даже не стремясь к этому. Я перенял его ноу-хау и в будущем экономил на этом участке проспекта «100 лет Владивостоку» немало минут.
Но по духу мне всё равно ближе левый ряд. Верхний эшелон, если применить авиационную аналогию. Он больше способствует синтезу адреналина. Он ближе к «встречке» — к этой череде проносящихся мимо, только поверни руль, твоих потенциальных смертей.
Автомобиль стал моим учебным пособием по тайм-менеджменту. Сделал меня быстрее, резче. В то же время — ответственнее, целеустремлённее, спокойнее, осмотрительнее. Известный лозунг про автопробег и разгильдяйство не врёт. Машина организует и дисциплинирует. Если раньше я спокойно досыпал в автобусе по пути на учёбу или работу, то теперь, стоит поместить своё тело за руль, сонливость пропадает сразу. Автомобиль в городских условиях — отличный тренажёр для головы.
Он меня заземлил. Мне всегда было привычнее в идеальном, виртуальном, информационном мире. Я испытывал дефицит общения и умения обращаться с предметами физического мира. Машина принудительно втолкнула меня в реальность. Возможно, именно через автомобили, пусть в таком извращённом виде (как лекарства или биодобавки по сравнению с «живыми» продуктами), компенсируется обычная для современного горожанина нехватка общения с природой, её стихиями и началами. Солнце, воду, землю нам заменяют слова и электрические импульсы. Мы всё меньше делаем руками. Но
