удивляешься не тому, что оно вообще произошло, а только тому, что оно произошло именно сейчас. Не завтра, не через год.
Осенью 2008 года Москва пошла на новый штурм праворульного бастиона. Разгорался и обжигал страну мировой финансовый кризис. Тысячерублёвка утрачивала статус крупной купюры. Бензин, словно обезумев, впервые на моей водительской памяти начал дешеветь. Премьер-министр Путин провёл серию из двух прицельных ударов, в октябре запретив конструкторы (за импорт кузова теперь предлагалось заплатить 5000 евро), а в декабре повысив пошлины на ввоз подержанных иномарок и уменьшив предельный разрешённый для пересечения российской границы возраст последних с семи до пяти лет. Вдохновлённые своим вождём, марионетки с Охотного ряда снова заговорили о необходимости разработки «технического регламента», который должен поставить окончательный крест на правом руле. С этого момента моя «Грация» стала заклеймённой уже дважды. У неё не только вызывающе правый руль. Она ещё и неправильного происхождения. Она у меня — конструктор, незаконнорожденная.
Я ждал и боялся этого. С запретом правого руля не оживёт наша промышленность, не покроются злаками опустевшие поля, не хлынет в армию поток здоровых мужчин и новейшего вооружения. Для этого нужно изменить слишком многое. Власть, не поумневшая или не вспомнившая о совести за два десятилетия, не сделает этого никогда. Здесь так называемый эволюционный путь развития бесплоден, если только не считать революцию частным случаем эволюции. Чудес не будет. Умрут советские «Лады» с «Волгами», умрёт и правый руль. Дороги оккупируют другие автомобили. Из раненого тела страны будет по-прежнему вытекать кровь. Когда-нибудь она вытечет вся, и мы уедем с Дальнего Востока на запад. За Приморье даже никому не придётся воевать.
Наступило 7 ноября 2008 года. Теперь это был уже обычный рабочий день. Граждане, которым предложили отдыхать в новый праздник — 4 ноября, были хмуры и трезвы. Новый праздник безопаснее, потому что напоминает об изгнании из России поляков. Крамольные мысли о революции должны быть стёрты из памяти, как вредоносные файлы-вирусы. Я приехал на проспект Красоты. На самой верхотуре там оборудована видовая площадка, куда приезжают парочки — целоваться в тонированных машинах с видом на бухту Золотой Рог. Сегодня было не до поцелуев. «На Красоте» проходило собрание недовольных горожан. Слева нависала подгрызенная экскаваторами побуревшая сопка, на которой теснились древние частные деревянные домики. Их уже теснил «элитный» новострой, закрывая часть неба. Справа внизу блестела бухта. Торчали мачты «Паллады» и локаторы уцелевших кораблей ТОФ, вдали угадывались очертания мыса Чуркина и острова Русского. Стоял необыкновенно ясный день, какие случаются осенью. Неожиданно подмораживало. Ещё вчера стояла обычная для владивостокской муссонной осени теплынь, а сегодня температура опускалась к нулю. Я только что коротко постригся. Голове без шапки было непривычно холодно.
Говорил Дмитрий, молодой ещё блондин с сытым гладким лицом — местный автобизнесмен, сумевший на волне протестов избраться в городскую думу. Вскоре он перестанет митинговать, ценя свой белый Land Cruiser ближе к телу, дорожа депутатством и бизнесом. Пойдут разговоры, что с Дмитрием «поработали», после чего он и вспомнил о своей партийности, системности и конструктивности, а места на баррикадах заняли другие. Но тогда он ещё был смел и говорил. Пара офицеров-ментов вяло попросили людей разойтись. Их так же вяло послали. Дмитрий и выступавшие вслед за ним предлагали протестовать, перекрывать «федералку» и Транссиб, отзывать депутатов из Госдумы. Молча слушая корявые речи горожан, я пытался понять, что будет дальше. Вот уже и на Зелёнке всё больше сделок стало совершаться за рубли, надо же. Я вдруг почувствовал, что мне всё глубоко безразлично. Пусть спорят, пусть воюют и пусть всё идёт куда угодно. В стороне, припаркованная на обочине, меня ждала моя «Грация». Когда мне надоело зябнуть, я пошёл к ней.
Через две недели стало ещё прохладнее. Я катился в колонне протестующих к центру города. Автопробег напоминал движущуюся дискотеку. Иллюминация — на полную, какофонический ноктюрн на флейте разнокалиберных клаксонов — настоящая цветомузыка перестроечных дискотек моего детства. Казалось, протестуют не водители, а сами машины, которые требуют для себя хоть и нелёгкую, но все жё вторую — российскую жизнь. Кричат, плачут, негодуют.
Мы ехали по проспекту «100 лет Владивостоку», потом вывернули на Партизанский. Разношёрстная компания — от недавно появившихся «двухсотых» «Крузаков» до гниловатых дроволётов лохматых лет… С удивлением я заметил в колонне леворукий (специально всмотрелся сквозь тонировку, обогнав его и вывернув голову) «Мерин». Под колёсами горели красные огоньки японских автомобильных фальшфейеров, которые пироманы поджигали и бросали из салонов прямо на проезжую часть. В это же самое время в другом месте Владивостока иные круги, я знал, прощались с последним могиканином лихих 90-х годов. Несколькими днями ранее его нашли в камере городского СИЗО мёртвым в петле из простыни. «Прощаемся с 90-ми», — подумал я. Им давно пора было закончиться. Но что будет после — не знаю.
По Океанскому проспекту мы спустились, давя на гашетки клаксонов, к площади Борцов Революции. На высоком постаменте с горном и знаменем в руках стоял последний советский приморец. Мы стояли под ним, на той же самой гранитной трибуне, откуда в годы моего детства местные вожди приветствовали демонстрации трудящихся. Теперь одни из нас предлагали отправить в отставку Путина и Медведева, другие выступали за отделение Приморья от России. Я снова чувствовал, что я не с теми и не с другими. Я не могу договориться даже с собой. А в небе уменьшались и исчезали оранжевые воздушные шарики, и казалось, что к ним привязаны наши скромные праворульные мечты.
В декабре стало по-настоящему холодно, и в городе начались беспорядки. 14-го числа, в годовщину восстания декабристов, горожане перекрыли Некрасовский путепровод — основную магистраль Владивостока. Потом отправились за город и блокировали подъезды к аэропорту. Город встал. От холода восставшие спасались кострами из автомобильных покрышек. В тот день на улицы впервые вышел ОМОН, но это была только репетиция.
Отведя душу и в понедельник вновь выйдя на работу, застрельщики неповиновения решили уже через неделю начать бессрочную акцию протеста. Наиболее горячие головы предлагали перекрыть федеральную автодорогу и Транссиб, приварив «Жигуль» прямо к рельсам. В городе распространялись «инструкции городских партизанов»: как одеваться на акцию протеста, что брать с собой, как вести себя с милицией. Ночью на автостоянках были замечены ожившие призраки идеологов Дальневосточной республики.
Власть, оказавшись не в силах сбалансировать интересы окраин огромной страны, не нашла ничего лучшего, как стравить Дальний Восток и Поволжье, усугубляя зияющие социальный и политический расколы ещё и территориальным. В Тольятти и Ульяновске начались встречные акции — в поддержку решений правительства о повышении пошлин. Приморский губернатор Дарькин с телеэкрана призвал жителей края сидеть дома и не выходить на улицы. Премьер-министр Путин съездил в Набережные Челны, где пообещал пересадить чиновников на отечественные машины и обнулить железнодорожные тарифы по их доставке на Дальний Восток. В очередной раз продемонстрировав своё полное невладение ситуацией, Путин заявил, что на востоке российские машины «в два-три раза дороже» из-за затрат на доставку, и дал понять, что только это мешает дальневосточникам ездить на отечественном. «Это жулики какие-то провоцируют, — подлил бензина в огонь вице-премьер Сечин. — Кучка людей насчитывается, которая в этом заинтересована и организует».
В субботу мы, кучка загнанных в Зелёный угол жуликов, вышли на площадь Борцов Революции. Отложив свои крамольные сомнения, я снова был на стороне протестующих. На стороне слабых. Наша власть в любом случае заслуживает того, чтобы против неё выступали. Снова были речи, была музыка и были лозунги. Десятки активистов забрали в милицию. Продержав по несколько часов в «обезьянниках», их доставили в мировые суды, по такому случаю работавшие до глубокой ночи (могут, когда захотят). Там попавшимся быстренько выписали по два тысячерублёвых штрафа. Один — за участие в несанкционированном сборище, другой — за неповиновение милиции.
На следующий день, 21 декабря, протест продолжился. Было ещё холоднее. Я вдруг вспомнил, как люди собрались на этой же самой площади в дни августовского путча 1991 года. Я тогда был пацаном, мы пришли туда с отцом и даже крикнули: «Долой хунту!» Сейчас бы я, конечно, кричал не «долой хунту», а что-нибудь прямо противоположное. Но в то время я был мал и целиком находился под влиянием родителей. На «Белом доме» — восемнадцати этажном белоснежном здании краевой администрации, именуемом также «членом КПСС» и «зубом мудрости», — вместо привычного красного с синей полоской
