флага РСФСР кем-то был уже вывешен триколор. Тогда я впервые увидел этот флаг, он ещё не скоро станет государственным.
Никому и в голову не приходило разгонять стихийный митинг. Можно, конечно, всё списать на растерянность властей. Но ведь и ОМОНа у нас ещё не было. Не существовало в природе и другой приметы постсоветского времени — МЧС. Добрые дяди-милиционеры спокойно ходили по улицам без дубинок и пистолетов. Тикали последние месяцы советской эпохи.
И вот прошло семнадцать лет. Я снова был здесь и снова чувствовал причастность к историческому моменту. В такие минуты даже воздух становится другим. Наученный вчерашними задержаниями, мёрзнущий народ уже не доставал транспарантов и мегафонов. Посреди площади была только что установлена главная городская новогодняя ёлка (на асфальте, я заметил, опасно валялись оставленные установщиками обрезки досок и арматуры, но это ружьё так и не выстрелило). Вокруг ёлки горожане и начали водить хоровод. Сначала силовики, многими автобусами подвезённые в центр города, наблюдали за хороводом безучастно. Потом кто-то дал команду.
На площадь хлынуло море тренированного мяса, затянутого в зимнюю камуфляжную милицейскую форму. Это был «Зубр» — отряд милиции особого назначения из подмосковного Щёлково. Он, как мы узнали позже, подчинялся напрямую министру внутренних дел Нургалиеву и негласно считался спец- подразделением по борьбе с «оранжевой угрозой». Подмосковных омоновцев привезли во Владивосток спецрейсом, как много лет со всей страны отряды разномастных силовиков возят на Кавказ. Хорошо питавшиеся, обильно тренировавшиеся в подмосковных спортзалах и чеченских селениях, кажущиеся ещё здоровеннее в тёплой зимней форме, «зубры» начали работать. Били, пинали, «винтили». Тащили людей в автозаки, моментально появившиеся на площади. Учили любить родину, стукая головами о железные борта отечественных казённых машин. «Спасибо, что не начали стрелять», — говорили мы потом, вспоминая это воскресенье.
Хорошо, что приехали «зубры». Это был момент истины. Пусть они приедут ещё раз сто. Может быть, тогда откроются глаза у тех, кто не хочет замечать очевидное. Смотрите, смотрите внимательнее, как работают омоновские дубинки — главный механизм российской власти. Забудьте всё, что вам показывали по телевизору. Власть — это не добрый дядя-президент в телевизоре. Власть — это пятнисто- камуфлированный омоновец, замахивающийся дубинкой-«демократизатором» и похожий на фашиста из советских фильмов. Хотя сам по себе он, может быть, хороший парень.
Когда-то под видом борьбы за безопасность дорожного движения власти, выдавливая правый руль, лоббировали отечественный автопром. Сейчас под видом поддержки промышленности они борются с инакомыслием, символом которого на восточной половине России стал правый руль. 21 декабря на площадь вышли даже не автомобилисты. Мы требовали уже не отмены пошлин, а своего права жить на этой земле. Позже почётный гражданин Владивостока, спикер Госдумы Грызлов так прокомментирует (у меня все ходы записаны) владивостокское воскресенье: «Если мы говорим о том, что пострадают 500 человек, которые наживаются на перепродаже автомобилей, приобретаемых в Японии, ну, значит, они должны теперь заняться более нужным для народа бизнесом». Ещё позже он пообещает способствовать строительству на Дальнем Востоке автозавода и скажет, что это «наш ответ тем, кто хочет ездить на старых, выброшенных на свалку японских автомобилях».
Под глумливые комментарии человекоподобных роботов с Охотного ряда и свист омоновских дубинок в руках раскормленных матерящихся «медведозубров» корчилась Великая Праворульная Эпоха. Наступал 2009 — Год Огненного Зубра.
Хороводы были объявлены политическим танцем, площадь Борцов Революции переименовали в площадь Борцов за Правый Руль, а «зубрами» долго пугали непослушных приморских детей. «Чтобы спасти Россию, нужно сжечь Москву», — гулял по местным интернет-курилкам приписываемый Кутузову лозунг. Зелёный угол тем временем пустел и замерзал. Замерзала и федеральная трасса — пунктирная ниточка жизни на омертвелых космических пространствах сибирско-дальневосточной пустыни.
А меня снова ждала она. «Грация» стояла далеко в стороне, беспокойно помаргивая красной лампочкой сигналки, укреплённой внутри салона под ветровым стеклом. Старый, выброшенный на свалку японский автомобиль.
— Подожди, я скоро приду, ты даже не успеешь остыть.
— Ты не обманываешь меня?
— Когда я тебя обманывал?
— Мы расстанемся?
— Обязательно. Так надо. Но я буду помнить тебя всегда.
Если наша любовь порочна, от неё надо отказаться. Наш роман должен закончиться, каким бы сладостным он ни был. Ты должна меня понять, ты сделана руками самураев, а путь самурая есть смерть. Мы расстанемся не сейчас и даже не завтра. Давай вообще об этом не думать. Пока по моим жилам бежит горячая кровь, а по твоим — вспыхивающий бензин, пока я каждое утро просыпаюсь, а ты безропотно заводишься, пока я, подходя к тебе, волнуюсь, как в первый раз, — мы будем вместе. Ещё многие месяцы. Может быть, годы. Ведь ты родом из 90-х, когда выпускали настоящие железные машины, а я вообще произведён в СССР. Таких, как мы с тобой, давно уже не делают.
Я не знаю, кто из нас умрёт раньше. Будущего нет. Давай наслаждаться настоящим. Сейчас я вставлю свой ключ в твой замок зажигания, и нам станет хорошо.
Это я могу тебе обещать.
Только это я могу тебе обещать.
Корч
Той осенью я впервые не успел переобуться. Всё думал, что обещанный снег не выпадет, а если и выпадет — ведь сбываются же иногда эти прогнозы — то сразу растает. Конец октября-начало ноября по владивостокским меркам — ещё далеко не зима. Но в ночь на последний день октября снега высыпало сразу несколько каких-то норм, а назавтра, как полагается, ударил мороз, и дороги стали катком. О том, чтобы выехать в подъём со стоянки на моей переднеприводной «камри», обутой хотя и в превосходную, но откровенно летнюю резину, не могло быть и речи. Я отправился на работу на автобусе, даже на двух — жутковатое ощущение, изрядно подзабытое со студенческих безлошадных времён.
Примерно так же вышло и с правым рулём. Мы до последнего не верили, что власть пойдёт на новые репрессии — а вот оно случилось, и ничего уже не поделаешь. И что с того, что нет прямого запрета, а есть «заградительные» таможенные пошлины. Стало ясно, что дешёвые подержанные машины из соседней Японии уходят в историю, становясь красивым ностальгическим воспоминанием.
Откатавшись пару дней в автобусах и дождавшись оттепели, я поехал искать свободную шиномонтажку. Нашёл на удивление быстро. Узбеки (или таджики, кто их знает) ловко перекинули мне колёса и сделали балансировку. По дороге к ним я успел испытать несколько минут экстрима. Мокрый асфальт, лужи, снег и лёд — ехать по такому «миксту» на летней резине было жутковато. На участке мокрого асфальта приходилось разгоняться до нужной скорости (не маленькой и не большой), задавая машине необходимые инерцию и вектор, а потом уже в почти неуправляемом режиме штурмовать очередной снежно-ледяной подъём, сопряжённый с поворотом. Всё обошлось. Я успел благополучно переобуться и ощутил, какое счастье передвигаться пусть даже на плохонькой (я катал её несколько сезонов, и ещё кто-то до меня), но зимней резине-«липучке».
Короткая ноябрьская весна никого не обманывала. Все понимали, что эти плюс пятнадцать — на какие-то дни, а потом неизбежно приморозит, потому что зиму никто не отменял, а глобальное потепление — это, похоже, сказки. Приближался новый, 2010 год. А пока по оттаявшим лужам горожане и «гаражане» ездили грязными. Что толку мыть машину, если от одной поездки по городу она станет ещё более чумазой, чем была. Протрёшь утром фары, номера, стёкла с зеркалами — и вперёд. Только самые щепетильные эстеты ежедневно загоняли тачку на мойку, считая недопустимым выезжать на грязной — всё равно что
