Призрак бомбея

к нам, в отпуск», — велела отписать Маджи. Однако эти планы не сбылись: начались стычки между индуистами и мусульманами. «Выбирайтесь, пока еще не поздно, — настойчиво советовала Маджи. — переселитесь в какой-нибудь безопасный район, с индуистским большинством».

«Но это же наша родина», — упрямился муж Ямуны.

А потом случилось невообразимое: Индия разделилась на три географические области, индуистов и мусульман принудительно размежевали. Неожиданно Ямуна оказалась беженкой — одной из многих, слишком многих, кто так и не успел пересечь границу.

В гостиной мелодичный голос Латы Мангешкар[35], искажаясь, доносился из новенькой «виктролы».

— Эй, — степенно отрыгнув, сказала Маджи прибывшему портному, — раз уж вы здесь, снимите с меня мерку для новой кофты и нижней юбки. На свою лучшую белую кофту я капнула чатни из самосы[36] на махаджановской свадьбе.

Портной обошел Маджи кругом, примеряясь так и сяк. Это был долговязый человечек с густыми черными волосами в носу и тоненькими руками. Своей обтрепанной мерной лентой он едва ли мог обхватить столь внушительные бедра.

Джагиндер приковылял в курте, обтягивающей солидное брюшко. Он являлся в контору значительно позже завтрака и все утро просиживал за угловым столиком в гостиной, разговаривая по трем телефонам одновременно. Попугно Джагиндер умудрялся пить обжигающий чай. Руки, рот и подбородок беспрестанно двигались, словно он был современной аватарой[37] бога Шивы.

— Ну и что с того, что грузовик перевернулся? — говорил он в первую трубку. — Платеж нужно произвести сегодня…

Во вторую:

— Разве я плачу тебе для того, чтобы ты разбазаривал мои деньги?

Ну и потом крысенышу Лалу — управляющему судоразделочного завода:

— Идиот! Тебе что, в башку напекло?

Если позже Джагиндеру требовалось что-ни-будь из дарукханской конторы у восточных доков — юридические документы, забытый портфель или коробка конфет из Гхаситарамовой лавки, — он тотчас отправлял шофера. Сделав домашнее задание, Мизинчик и близнецы иногда садились прокатиться вместе с Гулу. На заднем сиденье они слушали затейливые байки шофера, что поразительно напоминали новейшие фильмы на хинди, — вот только главным героем-любов-ником в них выступал сам Гулу. На прошлой неделе он разыгрывал из себя Раджендру Кумара по прозвищу Юбилей из «Кануна»[38] и преследовал собственного тестя за убийство.

В комнату влетела Савита, на руках — пара ярдов гранатового кандживарамского шелка.

— Я передумала. Это нужно сшить за два дня, — сказала она портному.

Тот приковылял к ней и потрогал дорогой материал, замирая от удовольствия.

— Мерки, — пропищал дарзи, лукаво отводя взгляд от пышных форм Савиты.

— Тьфу ты, — возмутилась она, оправляя на себе сари. — Ты же в прошлый раз снял.

Долго и медлительно прижимал он мерную ленту к ее стройной талии, изящной шее, голым плечам. А затем с довольным видом достал изо рта карандашный огрызок и нацарапал на бумажном клочке пару неразборчивых цифр.

В тот же день после обеда пришла семнадцатилетняя Милочка Лавате, соседка. Она была в сапфирном шальвар камизе[39] с золотистой накидкой, дупаттой, которую носила почти с каждым нарядом, набрасывая на плечи и грудь; накидка трепетала, словно крылья апсары[40] — небесной богини.

Поначалу Савита дразнила ее: «Милочка, дорогуша, что ж ты все время носишь одну и ту же дупатту!» Но Милочка лишь улыбалась да туже натягивала накидку. Она присмотрела ее, когда ходила с матерью за покупками на Колаба-козуэй. В витрине блеснул замысловатый узор с плакучей листвой, вышитый от руки: на темной позолоте — великолепная миниатюрная птичка пхулчаки с огненной грудкой: в жизни она размером с палец. Неугомонный цветосос, самая маленькая пташка Индии, заблудился в плотном лабиринте изумрудных лепестков, угодил в ловушку и звал самца с малиновым сердечком: чик-чирик.

Милочка стала упрашивать мать купить ей дупатту. «Я доложу ее в твое приданое, — пообещала Вимла. — Такая диковина годится лишь для новобрачной». Но Милочка настаивала, и отзывчивая Вимла уступила. С тех пор Милочку редко можно было увидеть без накидки.

— Намаете[41], тетя- джи Маджи, — скромно улыбнулась Милочка, входя в дом, и протянула коробку со сладостями. — Мама утром сходила в Гхаситарамову лавку.

— Он готовит вкуснячие паквааны — выпалил Дхир и вспомнил хрустящие жареные скорлупки, посыпанные дымящейся чечевицей. Он всегда покупал их, когда отец водил его в гости к своему другу, что живет на Нараян-Дхурусгрит — всего в двух кварталах от лавки. Еще через один переулок, на Калбадеви-роуд, рабочие расплющивают серебряные слиточки и делают тончайшую фольгу для конфет.

— Сегодня я купила только ладду, — призналась Милочка, откинув крышку.

Дхир тотчас завился вокруг нее ужом, хватая пухлыми пальцами липкие желтые шарики, испеченные из сладкой нутовой муки.

— Это тоже тебе, — сказала Милочка и протянула ему шоколадку «Кэдберри».

— Спасибо, диди — поблагодарил Дхир, уважительно назвав ее старшей сестрой, спрятал шоколадку в карман и скрылся в своей комнате.

— А мне? А мне? — нетерпеливо завопил Туфан.

— Сегодня ничего, — Милочка погладила его по голове. — Но как только выйдет новый «Моряк Попай»[42], обязательно принесу.

Туфан схватил один сладкий шарик и потащился прочь.

— Когда ешь, не думай ни о ком плохо, — крикнула Савита ему вдогонку, — а то живот разболится.

Нимиш стоял в отдалении, со стопкой книг в руке.

— Что ты сегодня читаешь? — спросила Милочка, повернувшись к нему.

Нимиш опустил взгляд, разбирая название, но сердце так и выпрыгивало из груди. Он влюбился в Милочку, когда она еще носила детские платьица до колен. Он полюбил ее так сильно, что каждую ночь прокрадывался к отверстию в стене и любовался тамариндом на соседском дворе. Дерево посадили еще в начале века, когда бунгало Лавате на Малабарском холме[43] владел сэр Райфус Пайтон. Согласно местному преданию, сэр Райфус приехал по делам в португальский колониальный порт Гоа, к югу от Бомбея, и какой-то дерзкий мальчишка оскорбил его прямо в лицо, а затем стремглав убежал.

«Тамариндовая башка, сэр, — перевел проводник и замахнулся кулаком, искусанным москитами. — Этот чертов кули обозвал вас тамариндовой башкой!»

Райфус вскоре выяснил, что жители колонии, забредая в квартал туземцев, вставляли себе в уши тамариндовые стручки. «Проклятые туземцы верят, что в стручках обитают злые духи, — объяснил проводник и расхохотался. — Вот мы и пошли на хитрость: засовываем стручок в ухо, и они к нам больше не цепляются».

Возвратившись на Малабарский холм, Райфус немедленно приказал посадить тамаринд: его особые свойства должны были подействовать и в Бомбее. И они впрямь подействовали — наверное, даже чересчур, так что Райфус вернулся в Англию намного раньше своих соотечественников.

Меж тем маленький тамаринд спокойно рос, покрываясь легкой перистой листвой и небольшими желто-красными соцветиями. Каждую зиму дерево приносило кислые плоды, ими лечили язву, запоры и